Бывали такие вечера, когда перед сном Саймон гасил свет, оставлял свои круглые очки на комоде, влезал в любимую пижаму, прятался под холодной тяжестью одеяла, глядел в карту ночного неба, распластанную на потолке, на тусклое свечение люминесцентных наклеек в виде звезд, и вдруг четко осознавал, что именно сегодня ему суждено увидеть во сне что-то необычное. Или, может быть даже, не просыпаясь, лунатиком побродить босыми ногами по комнате, а затем благополучно озябнуть и вернуться в кровать. Такая привычка у него имелась.
Были тому виною свет полной луны из окна или пережитые за день впечатления... В любом случае, мальчик уже давненько привык к своей странности и не предпринимал попыток как-то с ней бороться. Практика осознанных сновидений уже стала чем-то обыденным для него, как и безнадежный (благо, что безвредный) сомнамбулизм. Саймон закрывал глаза и проваливался, как под лед — в очередное путешествие с непременным поиском ответов на странные, загадочные сигналы собственного сознания.
Один раз ему приснились рыбы.
Костлявые, зубастые, пучеглазые, хлопающие плавниками-лапами, извивающиеся как ленты, похожие своими широкими пастями на распахнутые чемоданы. Мальчик понимал, что видит сон, и совсем не боялся их. Он читал про обитателей океанских глубин в книгах, смотрел про них в передачах по телевизору и даже один раз наблюдал за ними в океанариуме. Теперь же, во сне, Саймон мог с еще большим интересом вглядываться в отвисшие челюсти, острые шипы, плавники-гребни и ультрафиолетовые пятнышки. Сны больше всего нравились ему тем, что в них он становился счастливым обладателем прекрасного зрения, в то время как в действительности был вынужден на постоянной основе носить очки.
Огромный электрический угорь подхватил мальчика на свою гладкую спину и стремительно унес в небо. Пижама на Саймоне бешено затрепыхалась от ветра, далеко вверху сверкающий Млечный Путь показался кучкой неосторожно рассыпанного сахара, а далеко внизу во всех направлениях, подобно разливающейся реке, разбежались железнодорожные пути, замелькали электрические провода и пустые станции. Стайка зубастых рыб унесла мальчика далеко-далеко от дома, а затем нырнула вместе с ним в тоннель подземного депо.
И наступила тьма.
В другой раз ему приснились бабочки.
Их большие прозрачные крылья переливались перламутром, чувствительные усики подрагивали, лапки цеплялись за ткань пижамы, и насекомые целыми стайками без всякой робости повисали на груди, оседали на плечах и копошились в волосах. Саймон не менее страстно интересовался и их жизнью, тоже читал книги, смотрел передачи и даже один раз наблюдал за ними в инсектарии. Во сне мальчик был способен рассмотреть каждую чешуйку в крыле, каждую спираль хоботка, каждый фасетчатый глазок, внимательно глядящий на него.
Бабочки с увлечением уводили Саймона с собой все дальше в лес, залитый солнечным светом, и он охотно шел с ними, ступая по узкой тропинке из опавших листьев, колючих веточек и росистых трав, но был вынужден остановиться, когда дорогу ему преградили расставленные повсюду охотничьи капканы. Стальные зубастые пасти сверкали то тут, то там — страшно подумать, что может случиться, если кто-то наступит в один из них. Но, прежде чем Саймон успел хоть что-то осознать, его слух порезали громкий лязг, жуткий хруст и болезненный крик раненого животного. Не сумев убедить себя обернуться и посмотреть, мальчик крепко зажмурился и закрыл руками глаза.
И наступила тьма.
На третий раз ему приснилось солнце.
Скупая снежинка, кружась и кувыркаясь, преодолела огромное пространство до земли, чтобы упасть и раствориться на щеке Саймона. Его родной маленький городишко казался продрогшим, заледенелым. Высоко в небе огромный золотистый кит плыл сквозь тяжелые серые облака, чинно взмахивая плавниками и рассыпая во все стороны тусклые лучи света. Серые прохожие одинокими тенями шатались с переулка на переулок, а мальчик все стоял в своей поношенной пижаме и наблюдал за солнцем, слушая лишь мертвую тишину и тревожный стук собственного сердца.
Что-то пошло не так. Золотой титан стал медленно сходить со своей орбиты и снижаться. Сердце Саймона затрепетал, словно пойманная птица, а солнце близко-близко склонилось к земле, не удержалось на небосводе и рухнуло.
Дорога под ногами мощно содрогнулась от удара так, что мальчика подбросило и откинуло прочь. Гигантская туша взрыла собой асфальт, градом рассыпав вокруг себя обломки, после чего еще немного проехалась вперед по инерции и замерла. Саймон осторожно опустил руку, которой закрылся от летящих в его сторону камешков, и увидел, как золотистый кит замигал, будто неисправная лампочка, и потух, окрасившись серым мрамором.
— Тебе что-то нужно, мальчик? — вдруг очнулся и пророкотал кит, едва ребенок осмелился приблизиться к нему; морщинистое веко тяжело приподнялось, огромный зрачок сместился в сторону Саймона.
— Вы, к-кажется, упали с н-неба, — только и смог пролепетать тот в ответ; увы, заикой он оставался даже во сне.
— Что уж тут поделать, — смиренно вздохнуло солнце.
— И вы совсем п-потухли... Т-только не в-волнуйтесь! В-вас точно скоро в-вернут обратно, взрослые обязательно ч-что-нибудь п-придумают.
Саймон растерянно покрутил головой по сторонам в поисках помощи, но никто не спешил к месту происшествия. Серые тени прохожих не обратили на произошедшее никакого внимания, они по-прежнему торопились куда-то, невозмутимо огибая китовую тушу.
— К-как же так, — пробормотал мальчик. — Я ч-что, один заметил, ч-что солнце упало н-на землю?
Он обернулся к киту, с сочувствием посмотрел прямо в его огромный тусклый глаз и ощутил, как чернота зрачка стала бесповоротно затягивать его, и как он тонет, словно муравей в капельке смолы.
И снова наступила тьма.
Сны нравились Саймону тем, что у него будто бы тихонько получалось одним глазком взглянуть на то, чего видеть он на самом деле не должен. Расплачиваясь за такое удовольствие, мальчик обыкновенно просыпался на редкость помятым.
Он надевал очки, чистил зубы, переодевал пижаму, завтракал, брал свои энциклопедии, уходил на улицу, искал свое маленькое солнце, чтобы рассказать ему, как оно упало с небес в его сне — и все это время его никак не хотело отпускать смутное ощущение, словно нечто удивительное, сверхъестественное, невероятное находится где-то прямо в поле его зрения и при этом (какая наглость!) остается незамеченным и неузнанным им. Саймон совсем не понимал, что же делает не так и почему ему ничегошеньки не удается увидеть как следует, однако не оставлял надежды когда-нибудь это понять.