Капсулы, покрытые пленочной оболочкой, поблескивали в свете люминесцентных ламп белой и желтой половинками. Мальчик сжимал в пальцах стакан воды и рассматривал пилюли у себя на ладони, как будто не до конца уверенный в том, сможет ли их проглотить.
— Не бойся, — подала голос женщина с другого угла комнаты. — Просто положи их на язык и запей водой.
Лампы под потолком тихонько потрескивали, мерцали и малевали рваным седым бликом золотистые кудри маленького пациента, силясь заменить собой солнце. Мальчик был худ и болезненно землист лицом, сизые тени под глазами искажали его взгляд, делали светлые голубоватые глаза еще более прозрачными, чем они есть. Психолог — высушенная и острая в своих естественных чертах особа, привыкшая обтягивать кости вязаными туниками затхло-серых оттенков — иногда снилась ему в кошмарах; текучую змеиную копну ее черных волос он видел чаще, чем самого себя в зеркале. Эта женщина никогда не делала ему ничего плохого, только задавала вопросы и напоминала пить таблетки. Игла — вот какое прозвище дали ей дети.
— Помнишь, как ты разобрал часы на прошлой неделе? — спросила она в тишине.
Мальчик кивнул. Он помнил, как обнаружил эти часы вставшими, в куче какого-то хлама, разобрал их до мельчайших винтиков и тщательно собрал обратно — тогда-то они снова пошли.
— У тебя внутри такой же механизм, как в тех часах, — как будто примирительно проговорила женщина, оттолкнулась от стола и медленно пошла в его сторону. — И в нем точно так же нужно иногда «подкручивать винтики». Поэтому тебе необходимо пить свои таблетки.
Игла никогда не говорила об этом, но она чувствовала себя виноватой. Все взрослые чувствовали себя виноватыми. случившееся не укладывалось в головах, люди избегали смотреть друг другу в глаза: никто не был повинен, но каждый ощущал на своих плечах тяжелый груз ответственности.
Мальчик положил капсулы на язык и запил их водой. Постный, мертвый вкус отравил язык и камнем упал на дно полупустого желудка. Эти лекарства помогут ему снова стать счастливым — так ему говорили. Поэтому он должен брать их и глотать, брать и глотать, ни о чем не задумываясь. Маленький пациент не чувствовал особой разницы между своим состоянием до приема таблеток и после, но довольствовался тем, что от психотропов он, по крайней мере, переставал вспоминать пожар.
Пламя бушевало, полыхало, жгло, завихрялось, пожирало все на своем пути. Люди бежали сломя головы, вопили в агонии громко, истошно, срывая голоса, хрипли, сипели, задыхались в дыму.
Сгорали заживо в кошмарном огне.
Мальчик в полной растерянности стоял посреди абсолютного хаоса, не тронутый толком ни волной взрыва, ни огнем. Его родители заведовали «четвертым» складом и сгорели одними из первых. Вросши в пол, он дышал вонью паленых волос и жареной плоти, чувствовал, как пот собирается на коже крохотными росинками и стекает вниз, ощущал как противно прилипла к телу взмокшая майка.
Когда он повернул голову, то увидел в шаге от себя другого мальчика. В ярко-красной футболке. С парой белых перьевых крыльев за спиной. Раскаленные искры, потрескивая, танцевали в воздухе вокруг него блуждающими светлячками, марево жара шевелило вороные волосы. Он точно так же стоял посреди полыхающего ярким огнем пожара целым и невредимым, и неподвижный взгляд его хоть и выражал искренние испуг и шок, но одновременно с этим был замутнен чем-то вроде немого восхищения от созерцания удивительной красоты зрелища.
Впоследствии Шляпник оказался единственным выжившим.
«Безумен, как Шляпник» — популярное выражение, быстро прилипшее к нему из-за одного потешного свойства, которое он приобрел: любой крохотный огонек стал пугать его до смерти, будь то свеча или спичка. Ради личного успокоения рядом с его кроватью в общей спальне очень долгое время стоял огнетушитель. Мальчик превосходно знал, как им пользоваться, и по ночам, сидя на своем месте, нередко обнимал свое «оружие» и направлял раструб в пустоту, представляя, как расправляется с крадущимся к нему огнем, словно с кровожадным подкроватным чудовищем.
В панике Шляпник всегда хватался за огнетушитель. Другие дети иногда шутили над ним, разражаясь вдруг криками: «пожар! пожар!». Мальчик мчался на зов, как ошпаренный, волоча за собой свою «любимую игрушку», но когда добирался до места, то не встречал огня — только сгибающихся от хохота соседей. Игла знала о подобного рода жестоких потехах, настрого запрещала их детям и настоятельно просила своего подопечного рассказывать ей, если над ним снова будут смеяться. Но Шляпник не рассказывал. На удивление он никогда не обижался: напротив, он испытывал великое облегчение, когда понимал, что крики о пожаре — всего лишь шутка, и никто не пострадал. Часто мальчик даже поневоле заражался всеобщим весельем и смущенно улыбался в дверном проеме, прижимая к себе огнетушитель.
— Не забывай пить таблетки, хорошо? — острые ногти психолога заботливо перебрали и уложили золотистые кудри. — Все, что я тебе выписывала.
Мальчик был мертв. Он точно знал, что должен был сгореть вместе со всеми, и его нынешнее существование в живом теле — просто ошибка, глупое недоразумение, хотя взрослые часто перешептывались об его необъяснимом спасении, как о чуде.
Мальчик знал: он не мог быть единственным выжившим. Он совершенно точно сгорел на пожаре, а спасенным, вероятно, оказался тот, другой. Но мальчик кивнул. Он исправно пил свои лекарства. Они помогали ему не видеть перед глазами огонь так часто.
— Не бойся, — подала голос женщина с другого угла комнаты. — Просто положи их на язык и запей водой.
Лампы под потолком тихонько потрескивали, мерцали и малевали рваным седым бликом золотистые кудри маленького пациента, силясь заменить собой солнце. Мальчик был худ и болезненно землист лицом, сизые тени под глазами искажали его взгляд, делали светлые голубоватые глаза еще более прозрачными, чем они есть. Психолог — высушенная и острая в своих естественных чертах особа, привыкшая обтягивать кости вязаными туниками затхло-серых оттенков — иногда снилась ему в кошмарах; текучую змеиную копну ее черных волос он видел чаще, чем самого себя в зеркале. Эта женщина никогда не делала ему ничего плохого, только задавала вопросы и напоминала пить таблетки. Игла — вот какое прозвище дали ей дети.
— Помнишь, как ты разобрал часы на прошлой неделе? — спросила она в тишине.
Мальчик кивнул. Он помнил, как обнаружил эти часы вставшими, в куче какого-то хлама, разобрал их до мельчайших винтиков и тщательно собрал обратно — тогда-то они снова пошли.
— У тебя внутри такой же механизм, как в тех часах, — как будто примирительно проговорила женщина, оттолкнулась от стола и медленно пошла в его сторону. — И в нем точно так же нужно иногда «подкручивать винтики». Поэтому тебе необходимо пить свои таблетки.
Игла никогда не говорила об этом, но она чувствовала себя виноватой. Все взрослые чувствовали себя виноватыми. случившееся не укладывалось в головах, люди избегали смотреть друг другу в глаза: никто не был повинен, но каждый ощущал на своих плечах тяжелый груз ответственности.
Мальчик положил капсулы на язык и запил их водой. Постный, мертвый вкус отравил язык и камнем упал на дно полупустого желудка. Эти лекарства помогут ему снова стать счастливым — так ему говорили. Поэтому он должен брать их и глотать, брать и глотать, ни о чем не задумываясь. Маленький пациент не чувствовал особой разницы между своим состоянием до приема таблеток и после, но довольствовался тем, что от психотропов он, по крайней мере, переставал вспоминать пожар.
Пламя бушевало, полыхало, жгло, завихрялось, пожирало все на своем пути. Люди бежали сломя головы, вопили в агонии громко, истошно, срывая голоса, хрипли, сипели, задыхались в дыму.
Сгорали заживо в кошмарном огне.
Мальчик в полной растерянности стоял посреди абсолютного хаоса, не тронутый толком ни волной взрыва, ни огнем. Его родители заведовали «четвертым» складом и сгорели одними из первых. Вросши в пол, он дышал вонью паленых волос и жареной плоти, чувствовал, как пот собирается на коже крохотными росинками и стекает вниз, ощущал как противно прилипла к телу взмокшая майка.
Когда он повернул голову, то увидел в шаге от себя другого мальчика. В ярко-красной футболке. С парой белых перьевых крыльев за спиной. Раскаленные искры, потрескивая, танцевали в воздухе вокруг него блуждающими светлячками, марево жара шевелило вороные волосы. Он точно так же стоял посреди полыхающего ярким огнем пожара целым и невредимым, и неподвижный взгляд его хоть и выражал искренние испуг и шок, но одновременно с этим был замутнен чем-то вроде немого восхищения от созерцания удивительной красоты зрелища.
Впоследствии Шляпник оказался единственным выжившим.
«Безумен, как Шляпник» — популярное выражение, быстро прилипшее к нему из-за одного потешного свойства, которое он приобрел: любой крохотный огонек стал пугать его до смерти, будь то свеча или спичка. Ради личного успокоения рядом с его кроватью в общей спальне очень долгое время стоял огнетушитель. Мальчик превосходно знал, как им пользоваться, и по ночам, сидя на своем месте, нередко обнимал свое «оружие» и направлял раструб в пустоту, представляя, как расправляется с крадущимся к нему огнем, словно с кровожадным подкроватным чудовищем.
В панике Шляпник всегда хватался за огнетушитель. Другие дети иногда шутили над ним, разражаясь вдруг криками: «пожар! пожар!». Мальчик мчался на зов, как ошпаренный, волоча за собой свою «любимую игрушку», но когда добирался до места, то не встречал огня — только сгибающихся от хохота соседей. Игла знала о подобного рода жестоких потехах, настрого запрещала их детям и настоятельно просила своего подопечного рассказывать ей, если над ним снова будут смеяться. Но Шляпник не рассказывал. На удивление он никогда не обижался: напротив, он испытывал великое облегчение, когда понимал, что крики о пожаре — всего лишь шутка, и никто не пострадал. Часто мальчик даже поневоле заражался всеобщим весельем и смущенно улыбался в дверном проеме, прижимая к себе огнетушитель.
— Не забывай пить таблетки, хорошо? — острые ногти психолога заботливо перебрали и уложили золотистые кудри. — Все, что я тебе выписывала.
Мальчик был мертв. Он точно знал, что должен был сгореть вместе со всеми, и его нынешнее существование в живом теле — просто ошибка, глупое недоразумение, хотя взрослые часто перешептывались об его необъяснимом спасении, как о чуде.
Мальчик знал: он не мог быть единственным выжившим. Он совершенно точно сгорел на пожаре, а спасенным, вероятно, оказался тот, другой. Но мальчик кивнул. Он исправно пил свои лекарства. Они помогали ему не видеть перед глазами огонь так часто.
Счастливые таблетки
Алексей Тимошенко