Я почти совсем не чувствовал холода.

Щиколотки мои то и дело ныряли в снежную крупу, но еще не были слишком застужены — напротив, побег сильно распалил меня. Корки снега с громким хрустом разламывались под крепкими подошвами, и я брел в роще среди спящих деревьев, оставляя позади себя длинный глубокий след. Я бы с удовольствием уничтожал за собой эту предательскую улику, если бы мог: на девственно чистом лоне заснеженного леса оставленная мной борозда выглядела варварски нанесенной раной, и она невыносимо выдавала мое присутствие, гневала на меня, казалось, весь лес.

Порыв ледяного ветра с удвоенной силой хлестнул меня по щекам, взъерошил мои волосы, продул куртку, взвился вверх и расшатал верхушки деревьев, из-за чего их стволы стали издавать пронзительные, леденящие душу скрипы, словно сигнализируя кому-то:

«Он здесь! Он здесь!»

Заслышав позади себя долгий триумфальный вой, я проклял их. Проклял эти деревья и проклял ветер — это он отнес мой запах навстречу преследователю.

Я обернулся и встретился с ним, его лохматая угольная шкура превосходно выделялась на фоне белой земли и белого неба. Эта истекающая голодной слюной псина была последним, что я желал бы встретить в таком месте, имея при себе лишь старый отцовский пистолет с полупустым магазином. Оборотень из моего главного ночного кошмара замер на месте и устремил ко мне пристальный взгляд своих желтых глаз, утопая когтистыми лапами в снегу и отдаленно напоминая собой черную надгробную плиту.

В прошлые разы, в тревожных снах, он загонял меня, как перепуганного кролика, едва ли не до потери пульса. Я несся от него прочь, окрыленный адреналином, я прятался и бежал, и удача была на мой стороне, однако именно сейчас — я чувствовал — она отвернулась от меня.

На какое-то мгновение мы застыли на своих местах. Два зверя друг против друга: волк и человек.

Я глядел на оборотня и всей душой глупо надеялся, что в последнюю минуту он развернется и даст заднюю, однако волк ничуть не собирался обрывать преследование и резво потрусил в мою сторону.

— Нет.. Не-ет! — хрипло простонал я, едва вернув себе дар речи. — Отстань от меня! Уходи!..

Бегство было бесполезно с самого начала, но теперь оно стало еще более пустым занятием. Я будто оцепенел: ко мне приближается смерть, между нами остались какие-то смешные несколько метров.

Приглядевшись получше, я вдруг с удовольствием заметил на снегу позади хищника алые пятна. Кровь до сих пор энергично сочилась с мохнатого плеча — того самого, что мне давеча чудом удалось подстрелить. Я жестоко проиграл, но сумел оставить на память убийце увечье. Пьянящий вкус мести неожиданно придал мне сил, разжег в груди ярость.

— Черт побери! Проваливай! — взвился я, крича не своим голосом и тыча дулом куда-то в сторону, словно указывая зверю куда именно ему будет лучше скрыться. — Это мой лес! Мой! Пошел вон! Вон! Это мой лес!

Оборотень с неудовольствием оскалил желтые зубы и прибавил ходу, взрывая лапами снег: ему явно пришлось не по нраву, что я вдруг возомнил себя хозяином положения. С утробным рыком он бросился вперед, с силой оттолкнулся от земли и растянулся в грациозном прыжке, словно пантера, прежде чем обрушиться всем весом на мои плечи и повалить меня на спину. Я взвел курок в отчаянной попытке спастись и выстрелил; руку больно дернуло отдачей, но мои закоченелые пальцы лишь сильнее вцепились в оружие.

Сколько патронов у меня осталось? Пять? Шесть? Неумело пущенная пуля царапнула зверя по носу раскаленным свинцом, он взвизгнул от боли и потерял равновесие. Его замешательство выиграло мне время для того, чтобы отшатнуться от пасти, опасно клацнувшей перед самым моим лицом. Приметив новую попытку бегства, волк тряхнул головой, подскочил и впился острыми зубами в мой ботинок — единственное, за что ему успелось ухватиться.

— Отстань! Отстань, прочь! — заорал я на него, дергая ногой в панике, и со всей силы врезал ему по лбу рукоятью пистолета. — Отвали от меня!

Мы сцепились в бешено барахтающийся клубок из взъерошенной шерсти, мелькающих клыков, рваной ткани и пихающихся локтей. Оборотень рычал, я — посыпал проклятиями; оборотень скулил, я — кряхтел и бессознательно просил ослабить хватку. Снег забился мне повсюду: в рукава, в штанины, за шиворот, я чувствовал сперва его ужасный обжигающий холод, а затем то, как он исходит испариной по моей разгоряченной от борьбы коже.

Я старался уползти, но волк притягивал меня назад, впиваясь в куртку и стараясь как бы вытряхнуть меня из нее. Однако я только болтался в воздухе, подобно тряпичной кукле, и все никак не хотел избавляться от лишнего слоя одежды, ведь без него точно стал бы еще более уязвимым. Каждый укус на моем теле пылал огнем, в уголках глаз стояли слезы. В ответ на нескончаемые атаки я истратил еще два патрона, не без издевательства заставив клыкастую тварь поплясать. Пресекая потуги впиться в мое горло, я с остервенением лягался и отбивался рукоятью пистолета до тех пор, пока у меня совсем не иссякли силы.

Наконец, побитому оборотню удалось вжать меня тяжелыми лапами в снег. По возможности все это время я целился ему в морду, так что он был чрезвычайно недоволен моим сопротивлением, то и дело слизывая с окровавленного носа кровь. Та безудержно хлестала тонкой струйкой и даже парой алых капель наследила по моей пылающей щеке. Волк раскрыл пасть, собираясь, должно быть, вгрызться прямо в мое лицо, и из глубин обнаженной глотки на меня дохнуло животным зловонием. Как раз в этот момент черт дернул меня резко протянуть руки и наотмашь нажать на курок. Пуля прошла насквозь, едва не угодив в череп. Зверь в ужасе отшатнулся прочь, задыхаясь и отхаркиваясь. Пользуясь моментом, я быстро проверил магазин и обнаружил в нем последнюю пулю.

Волк смешно упал мордой в снег и пополз ко мне в таком виде, тяжело сопя, закатывая глаза, энергично облизываясь и изводясь в скулеже. Я следил за ним, кривя губы, крепко стиснув челюсти и бережно баюкая глубоко прокушенную ногу. Лицо у меня застыло в такой гримасе, словно мне где-то защемило нерв, а подняться я больше не пробовал: рана невыносимо саднила, ткань брюк пропиталась багровым.

Оборотень подполз ко мне совсем близко и устроился своей мохнатой головой на моих коленях; кровь из его пасти так и хлестала, ему приходилось ежеминутно сплевывать ее целыми сгустками.

— Осторожнее, — проворчал я, морщась от тяжести, и положил руку на его широкий лоб.

Переизбыток стресса отключил в моем мозгу все нейронные связи, кроме экстренных, так что мне резко стало все равно, если такое поведение — обычная уловка, и я нахожусь в непосредственной близости от того, чтобы умирающий зверь перекусил мне сонную артерию. Я взвел курок, приставил холодное дуло к его голове, вслушался в хрип, вгляделся в тяжко раздувающиеся и опадающие бока, и вдруг понял, что я в любом случае умру. Оборотень хотел убить меня и почти добился своего. Он не смог разодрать меня в драке, но обрек оборваться сердцем от жалости и умереть душой вместе с его предсмертным криком.

Ветер гулял где-то высоко-высоко в голых кронах и шевелил гибкие черные ветви. Зверь у меня на коленях медленно угасал, словно тающая свеча, и мне было жаль его. Я опустил пистолет, откинулся спиной назад и стал глядеть в небо. Глядел я не просто в небо, я глядел в саму пустоту, и эта пустота, снаружи и внутри меня, не имела конца и края.

Я не представлял, как буду выбираться из леса. Содрогаясь в ознобе, я все зарывался и зарывался ледяными пальцами в еще теплую шерсть, весь вжимался в затихающего оборотня, продрогший до костей, и молил само мироздание о том, чтобы нас кто-нибудь обнаружил.

Даниил Чернышевский