По вечерам они вместе ставили на костер потемневший от времени чайник и подолгу глядели, словно завороженные, как пляшут вокруг него в струйках дыма крохотные раскаленные искорки. Старчески дружелюбное лицо смотрителя маяка было изрезано морщинами, как географическая карта — горными рельефами, а седая борода кучерявилась, напоминая облака. Он часто жаловался на ноющие от ревматизма суставы, при любой погоде кутался в свою истрепанную куртку и курил трубку. А к своей единственной обязанности — поддерживать в маяке огонь и его светом бережно охранять корабли от крушений об скалы на крутом подводном течении — старик относился с каким-то особенным ощутимым трепетом, которого мальчик никогда толком не понимал.

— Почему мы должны сначала следить за огнем для них, а только потом — для себя? — бывало не унимался он. — Мы тут живем одни и впроголодь, а у них на корабле запасы. Вот и пускай сами о себе думают!

Но смотритель лишь косился на него, пуская дым из-под кустистых усов, и ничего не отвечал.

— Ну, а трубку ты почему все время куришь? — мгновенно переключался мальчишка, ни капли не теряясь. — У тебя же от нее глаза слезятся.

— Чем еще мне, развалине, заниматься на этом крохотном острове? — наконец равнодушно пожимал плечами старик и вновь надолго умолкал.

Он имел в себе странное для пожилого возраста свойство: был молчалив и совершенно не трепался ни о своей молодости, ни о бередящих его душу переживаниях. Единственное, что мальчишке всегда удавалось у него выпытать, так это какие-нибудь общие, но интересные сведения о жизни людей по другую строну моря. И хотя даже до безобразия краткие ответы из смотрителя нередко приходилось вытягивать, мальчика вовсе это не смущало: он сыпал вопросами до тех пор пока не узнает все, что ему нужно, или пока уставший от допроса старик не махнет на него рукой.

Было у смотрителя и другое свойство. когда его все-таки удавалось подбить на целый рассказ, то в сторону своего юного слушателя он глядел всегда с таким лукавым прищуром, как будто болтает сущие небылицы, а не со всей достоверностью пересказывает вещи, что видел собственными глазами. Его как будто раздражала вынужденная необходимость что-либо вспоминать и объяснять, так что каждую свою беседу он старался превратить в настоящее испытание для выдержки мальчика.

И у него получалось. Мальчишка действительно нервничал.

Он читал направленный на себя взгляд, ощущал себя сбитым с толку, чувствовал, будто старик потешается над ним и обманывает его, но упорно не отводил глаз, хмурил брови и слушал с до смешного серьезным выражением на лице. По нескольку раз за разговор каждая клеточка в нем, бывало, клокотала от желания вскочить с насиженного места и разразиться возмущенным криком: «Так не бывает! Все вы врете! Я вам не верю!», но он боролся с этим желанием и заставлял себя верить рассказам смотрителя самоотверженно и слепо. Он боялся, что если обвинит старика во лжи хоть раз, тот обидится на его недоверие и вовсе перестанет с ним разговаривать.

Когда поднялся шторм, вся вода сперва медленно отхлынула от берега, обнажив часть прибрежного рифа с пучеглазыми морскими ежами, ползущими куда-то звездами, прячущимися в свои раковины мелкими моллюсками и крабами, поспешно зарывающимися поглубже в песок и пускающими из своих норок влажные пузыри.

— Вода скоро вернется, — вдумчиво произнес смотритель, щурясь на тяжелые клубы низко плывущих грозовых облаков.

— А что будет, когда вода вернется?

Но смотритель проигнорировал вопрос, находясь мыслями уже где-то очень далеко и от маяка, и от острова, и, возможно, от всего мира. Очнулся он лишь когда мальчик с особым нетерпением подергал его за рукав куртки.

— Что будет, когда вода вернется? — требовательнее прежнего спросил он.

Старик обернулся к нему, наклонился, поглядел прямо в лицо и четко проговорил:

— Тебе придется покинуть маяк. Уходи, как можно дальше в лес.

***

Вода и вправду начала возвращаться.

Ее отдаленный угрожающий рокот эхом разнесся над островом, заставив мальчишку, почти что достигшего лесной кромки, дрогнуть всем телом, обернуться к морю и замереть на месте, подставляя свою непоколебимую поджарую фигуру порывам ветра и холодному ливню. Скованный ужасом, он смотрел, как громадная волна, собрав чудовищную силу для удара, с диким грохотом обрушилась на побережье, погребая под собой маяк. Тот на фоне вздыбившейся, как изготовившийся к прыжку ягуар, пучины показался мальчику до боли маленьким, хрупким и неспособным выдержать подобный натиск. Но маяк выдержал.

Гибель смотрителя произошла быстрее, чем можно было ожидать. Старик прощально улыбался, обратившись в сторону острова, глаза его слезились от дыма: даже в последние мгновения своей жизни он был невозможно спокоен и не переставал курить своей трубки. Ревущая от ярости морская лавина, обозлившаяся, должно быть, на его светлое смирение перед ней, на пару каких-то сумасшедших мгновений заслонила его словно плотной стеной, а затем, когда вода схлынула, башня маяка оказалась пуста.

Мальчик остался единственным человеком на острове. Осознание этого факта пришло к нему не сразу.

Старик категорически отказался идти с ним, ссылаясь на собственную медлительность, но мальчишку ни дня после случившегося не покидало ощущение того, что смотритель по доброй воле воспользовался своим шансом, чтобы унести на тот свет какую-то неприятную тайну, однако какую именно — никак не мог разгадать.

***

«Золотые острова» носят свое имя не просто так. Изо всех сил стараясь увильнуть от карающей руки закона, пираты тайком прячут на них награбленные дублоны, хоть и за сохранность своих драгоценностей им приходится сознательно платить кровью.

Пока корабль, возвышаясь одинокой скалой посреди пустого океанического горизонта, бросает якорь вдали от острых прибрежных рифов, на острова в маленькой шаткой лодочке прибывают трое и сундук. Трепеща, как пальмовые листья на ветру, люди с моря сойдут на берег и отправятся искать лучшее место для тайника. Одному из них — и никто заранее не знает кому именно — суждено будет пасть на золотистый песок с хлещущей из перерезанной сонной артерии горячим багром, едва сокровища будут подарены острову на хранение: это морской Дьявол каждый раз приносит самому себе жертву в качестве платы за чуткое оберегание им разбойничьего золота.

По крайней мере, так думают пираты.

Если же преодолеть свой ужас перед морскими легендами и лично исследовать острова, на них не найдется ни единого следа ни божественного присутствия, ни дьявольского. Единственным, кто сможет встретиться на пути, будет всего-навсего один поджарый мальчишка со взглядом волчонка, облаченный в рваную рубаху и заросший растрепанными, просоленными морскими бризами и не знающими мыла волосами.

Неосознанно томясь от одиночества, он ищет себе компанию среди прикормленных орехами попугаев и любопытных стаек лемуров, более-менее привыкших к человеческим рукам. Пытаясь вести счет времени, он следит за луной и приливами, ловит морских черепах, приплывающих на остров откладывать яйца, и делает зарубки на их черных панцирях, пока животные в страхе гребут плавниками по песку, тщетно пытаясь вырваться. В солнечные дни он гуляет среди высоких зарослей тростника, пьет кокосовое молоко в благосклонной тени пальмовых ветвей, ищет в скалах птичьи гнезда, слушает шум прибоя и мочит ноги в кремовой пене. В сезоны дождей он ночует в башне заброшенного маяка, ночами напролет греясь в мареве костра, и тушит огонь, как только замечает вдалеке корабль, чтобы лишением того всяких ориентиров спровоцировать слепое крушение судна о русалочьи рифы.

Дружба этого дикаря с русалками не похожа на таковую. Теплолюбивые морские девы, оплетая гибкими рыбьими хвостами торчащие зубья скал и восторженно плеская по бирюзовой воде изящными перистыми плавниками, нередко со смехом стремятся утащить его в море и утопить ради развлечения. Мальчишка же дразнит их сухопутным мясом, на которое хищницы невольно пускают слюнки (скользкая и костлявая рыбья плоть временами порядком надоедает им), и иногда торгуется с ними, обменивая сияющие белизной жемчужины на обломки и человеческие вещи, оставшиеся после кораблекрушений, которые резвое прибрежное течение успело отбросить на глубину. На южном мелководье острова счастливо проживает целая колония тропических устриц, однако русалки, хоть и без ума от круглых блестящих камешков, что хранят в себе миндалевидные раковины, так и не научились их открывать в отличие от жителя острова.

Не стоит недооценивать этого маленького чертенка.

Он привык лазать по скалам и деревьям не хуже обезьяны, а на поясе носит свой единственный и самый ценный инструмент — старый нож, которым он с одинаковой ловкостью умеет резать глотки не только диким свиньям, обитающим на острове в дивном изобилии, но и морякам, осмелившимся «покуситься на его владения».

«Золотые острова» — его маленькое, объятое со всех сторон океаном королевство, подчиняющееся выдуманным им законам, которые он регулирует насильственной диктатурой, изредка подрубая своим проворным, но непокорным подданным их пушистые полосатые хвосты. С каждым новым затонувшим кораблем мальчишка выслеживает помятых катастрофой выживших и без всякой жалости перекрывает им доступ к местным пресным источникам. Лишенные воды люди ослабевают и становятся легкой мишенью для ножа или сами собой издыхают на жаре от невыносимой жажды.

Неприкаянный мальчик. Жестокий мальчик. Вряд ли он кому-нибудь позволит подорвать свой авторитет.