Заходит как-то Геде Нибо в бар.
Ихор течет в его венах, а в голове подобно лютне звучит песня о вечной молодости, вечной смерти и вечном голоде по жизни. В груди же его живет вечная боль, потому он так весел. Все вокруг переливается теплом, но ему не почувствовать его больше. Он идет к свету, но ему не дотянуться до него — теперь Геде Нибо доступны лишь отблески внутри бокала со льдом.
Он подходит к барной стойке и заказывает виски. Бармен кивает и принимается за работу — Геде Нибо не первый раз здесь и не последний, и всегда пьет одно и то же.
Бар большой и уютный, хоть и бушуют в нем пьянство и вечерние драки — иной раз Нибо даже сам участвует в них. Молодость, навсегда сцапавшая его в сети, бурлит в нем: сколько бы лет он ни прожил, он остается молодым, веселым и безумным. Страхи и терзания, преследовавшие его при жизни, еще, правда, остаются где-то глубоко внутри, но он прогоняет их выпивкой, сражениями и кровью. Кровь для него словно виски — такая же горячая и обжигающая горло.
Взяв стакан, Геде Нибо направился в сторону стола, будто нарочно спрятанного в тени — стола, за которым они собирались из века в век.
Есть истории, которые слагают о богах и героях, и поют о них прекрасные песни на лютнях и кифарах. Но есть истории, которые рождаются из тьмы. Льётся кровь, и гибнут герои, а секреты остаются неразгаданными. Их рассказывают в назидание смертным, пугают детей страшными сказками и шепчут в полуночи, спасаясь рассветом.
Такие истории и собрались в этом баре, тонущие и манящие, зовущие за собой на дно. Истории богов смерти, погребения и хаоса.
Настоящие истории. Ихором и пеплом. Лики смерти. Это они.

За столом собралось несколько не-людей, высших существ. Богов. Те, кто снисходит вниманием до смертных лишь в редких случаях, лукаво улыбаясь и тая за улыбкой жестокость и сумасшествие высшего разума.
Геде Нибо ставит бокал на стол и, слегка поклонившись присутствующим с легкой ироничной улыбкой, садится рядом. Гомон заведения будто стихает вокруг их уголка, словно входишь в другой мир, отрезанный стеной холода и тишины. Свет падает на лица, и вместе с тем же они будто бы остаются в тени — такой эффект создает магия, окружающая мир и судьбы богов крепкими узами брака.
— Приветствую вас, друзья, — наконец произносит один из них, мужчина с черной бородой и аккуратно убранными в хвост длинными темными волосами. Одет он в хитон, закрепленный на груди символом Плутона. Он слегка наклоняется вперед, отпивает из стакана и вновь обводит взглядом присутствующих. Аид. Божество Царства мертвых у греков. Забавный народ, полный воинственности и вместе с тем лености и любви к пиршествам и гулянкам, что ломают на пути все живое и оставляют за собой длинный след свежей крови.
— Наконец-то мы вновь собрались все вместе. Геде Нибо, — здоровается Аид.
— Как всегда пунктуален, — саркастично замечает бог и, не найдя на лице духа сожалений, продолжает. — Кто сегодня начнет?
Кто-то зевает, другие покачивают головой и пьют. Нибо же привык внимательно слушать — рассказчика в нем нужно пробудить, а начинать вечеринку сам он не привык.
Только с мертвыми.
А тут ведь такие же, как и он. Не мертвецы.
По крайне мере, не совсем.



Аид глухо рычит и качает головой.
Тут Нибо замечает легкое движение поднятой руки: это Анубис, принявший привычный облик человека с собачьей головой, обратил на себя внимание.
Аид выдыхает и приглашающе обводит рукой стол, прося бога начинать.
Геде Нибо чуть наклоняется в сторону, стучит пальцами по стакану. Он готов слушать: все как обычно, рассказы из жизней и опыта богов, приправленные острыми замечаниями и смехом.
— Жил в мире фараон, который мечтал после смерти получить достойную загробную жизнь. Он возвел гигантскую пирамиду в свою честь, не забывал и о жертвоприношении.
В этот момент его прерывает Нергал, хтонический бог, выглядящий как типичный аккадец.
Строить храмы надо во имя богов, а не во имя себя и своей жизни или смерти.
Анубис благосклонно кивает.
— В общем, человек был поглощён мечтой о смерти всю свою жизнь.
Он потратил сотни человеческих жизней рабов и слуг, возвел на алтарь жизни животных и даров природы. И все умолял, и верил: ему будет дана великая смерть, полная наслаждений и уюта, когда настанет его час прощаться с миром живых. Не жаждал ли он наступления этого момента? Не променял ли все время, отданное на жизнь, на подготовку к смерти?
Анубис вздыхает, а затем скалится в улыбке. Его песьи глаза выглядят мудрыми и в то же время хитрыми.
— И, все же, настал час его суда. Я взвесил его сердце, и тяжелее пера оно было. Тогда я повернулся к нему и сказал: ты так возлюбил смерть в лице своем, что проведешь там остаток вечности. Я заточил фараона навечно гнить в воздвигнутой ему же пирамиде, и он умолял меня, и рыдал простить его и дать ещё шанс. Но шанс длиною в жизнь уже был ему дан. Не слишком ли много…
Анубис замолкает, постучав по полу посохом, и все выдыхают.
— Ну как, друзья, достойна ли эта история звания победой смерти над жизнью?
Все поднимают бокалы в воздух.
— Великолепная история, Анубис. Удивлен, что не слышал ее раньше, — кивает Аид.
— У меня много историй, и все они о взвешивании смерти и жизни на моих весах. Такова моя работа.
Геде Нибо задумчиво кивает, ставя стакан на стол и обводя взглядом других гостей. Хель едва заметно улыбается краешком губ там, где они есть: пол-лица – лишь голый скелет; а Нергал гладит стрекочущих змей у своих ног.
— Тогда я буду следующим рассказчиком, — Аид выжидает мгновение и затем басит:
— А история эта известна, должно быть, каждому из вас. Но, тем не менее, она не перестает трогать души мертвых и живых…
На этом моменте все собравшиеся стонут. Без сомнения — он собирается рассказать об Орфее и Эвредике. Аид рассказывал эту историю сотни раз, будто бы забывая, что говорил о ней раннее. Но никто не смеет его перебивать.
— История о прекрасной любви и трагичной потере. Орфей, прекрасный юноша-музыкант, влюбился в прекрасную Эвредику, и отправились они вместе на отдых. Все бы ничего, если бы не укусила девушку змея, и не попала бы она в мое царство. Конечно, юноша был безутешен, сбегались звери на его отчаянное пение, так сильна была горечь потери. Наконец, Орфей решил спуститься в Подземное царство. Он сыграл мне свою песнь о любви, и так она меня тронула… Я смотрел на свою жену, Персефону, и проникся его духом любви и преданности. Потому я и разрешил юноше вернуть девушку на землю. Но было одно-единственное условие…
— Не оборачиваться, — говорят сразу несколько богов одновременно.
Аид кивает, поднимая указательный палец.
— Верно, даже вы это запомнили. А Орфей, кажется, нет. Он обернулся, поскольку чувствовал за спиной присутствие любимой, и навсегда растворилась Эвредика в Царстве мертвых.
Нибо вяло хлопает рассказу. Аид оглядывает присутствующих.
— Несомненно, здесь победу одержала смерть, а не любовь. Смерть сильнее любви, только смерть.
— Вряд ли, дорогой Аид, ты прав здесь, — осмеливается поднять голос спокойная Хель, — Поскольку он страдал и помнил об Эвредике всю оставшуюся жизнь. Я думаю, смерть — часть любви, а не сильнее её.
Аид задумчиво склоняет голову на бок.
Хель грациозно поднимает руку. Ни ее лица, ни змей вокруг Нергала, ни истинного облика Анубиса не могут видеть смертные, но видят другие боги. Пол-лица и пол-тела девушки – мертвы: лишь кости блестят в слабом огне свечей.
— Бальдр. Красавец, излучающий свет и тепло, любимец семьи. Лишь одно существо не могло вынести популярности Бальдра: мой отец Локи. Один услышал пророчество о том, что Бальдр умрет от руки собственного брата, но их мать Фригг придумала способ избежать ужасного предсказания. Обошла она все девять миров и со всех существ и растений взяла клятву никогда не навредить ее сыну. Но Локи прознал, что омела не дала клятву Фригг – в таком переполохе вполне можно забыть о такой мелочи. И вот, боги веселятся, мечут в защищенного от всего Бальдра копья и луки, но Локи подсовывает слепому Хёду прутик из омелы, лишь небольшую щепку. И Бальдр падает замертво, ведь омела угодила точно в сердце.
На этом в историю вступаю я. Я согласилась отпустить Бальдра в мир мертвых, как они страдострастно того просили, но при условии, что все живое и мертвое во всех мирах станет оплакивать его. И это почти удалось, только вот Локи, обратившись великаншей, отказался от просьбы. Таким образом, Бальдр навсегда остался в Царстве мертвых рядом со мной.
Молчание, нависшее меж богами после истории, нарушает Нергал.
— И как же, по-вашему, здесь одержала верх смерть?
— По сути, Локи-трикстер сделал все за нас. Тут есть перекликания с историей Аида, о том, как властитель Царства мертвых отпускает душу назад в мир живых, но живые не выполняют условия. Уговорить все живое оплакивать бога сложнее, конечно, нежели не оборачиваться, но всё же имеет место быть и то и другое, — наконец, подает голос Нибо.
Аид кивает.
— Мы даем им в руки спасение, оттуда, откуда, казалось бы, уже не возвращаются. И они сами все это теряют. И смерть забирает по праву свое.
— Некоторые думают, что мы делаем это специально, — добавляет Хель.
— Возможно, но разве отпустишь из мира мертвых душу, которая по всем правилам попала именно туда, куда должна была? Мы несем ответственность. Так что да, эта история заслуживает звания «смерть одержала победу над живым».
Снова поднимаются в воздух стаканы. Боги пьют.
Нергал, аккадское божество, чем-то напоминающий внешностью льва, хищно улыбается.
— И у меня есть одна история, правда связанная не только со смертью, но и с жизнью. Потому что герой её выжил, хотя должен был умереть.
Юноша по имени Харран был назначен во время наступления вражеского племени палачом для жертвоприношения. Энлиль же был выбран жертвой. Они долго подготавливали место, сам процесс и следили за солнцем, чтобы принести жертву своему богу смерти, войны и чумы — мне.
Когда же наступил час жертвоприношения, за которое племя просило пощады в битве и выигрышного положения, Энлиль воспротивился своему предназначению. Он схватил жертвенный кинжал и бросился с ним на своего палача.


Завязалась драка. Битва наступила до начертанного часа и была среди своих же. Харран бился до последнего, но в конце концов Энлиль проткнул его насквозь, и, искушенный победой, испил его же крови. Кровавая была бойня, да, но до жути прекрасная. В итоге жертвой стал тот, кто не смог одолеть своего “ягненка” — и какой же тогда из тебя палач? Мне понравилось, и племя было благословлено. Вот она — настоящая ярость и жажда жизни, но вместе с тем же и победа смерти над жизнью — ведь приговоренный к смерти убил приговоренного жить. Все сложилось не так, как хотели в племени, но в конечном итоге
сыграло на руку людям. Никогда еще не чувствовал себя таким щедрым и в то же время довольным.
Чем больше боги говорят, тем больше Геде Нибо погружается в негу воспоминаний. Он уже не слушает остальных – обсуждения смерти и жизни, добра и зла, побед и поражений.
Он вспоминает свою историю.
Гедо Нибо — Лоа: его с трудом можно назвать богом, ведь что Верхние, что Нижние Лоа – все они духи. Бывшие люди, получившие бессмертие, работу и блага в посмертье. И лишь великий змей Дамбала Ведо, накрывший животом-небом весь мир людской и заснувший навеки, лишь он есть Бог.

В традициях Вуду существует множество правил и обрядов, но главным является стоповое правило о силе. Точнее, о растрате оной.
Есть Бокор — колдун, хитрец и самодумец, силы, полнящие его, не принадлежат ему и не ему расплачиваться за них. Легба Каффу приглядывает за своими детьми. Хунган — жрец: голос предков, повелитель погоды и жизни.
Плата жреца велика: годы жизни Хунгана истлевают во имя своего племени, и потому племя не оставляет своего жреца. Каждый ритуал наполнен плясками и выкриками, люди готовы отдавать
в жертву и сами себя. Такова их благодарность.
Но не только в этом различаются два посредниками между
мирами.
Жрецы, они же Хунганы, зовут папу Легбу — отца всех верхних Лоа, привратника мира духов. В его сбитых, морщинистых руках ключи от дверей между миром людским и миром иных. Староста племени всегда чествует своего Хунгана, любую просьбу уважит, ведь именно от него зависит благополучие их бытия. Они заговаривают погоду, следят за соблюдением почтения к мертвым.
Решившись пойти по пути колдовства, поднявшись среди ночи из кровати да бесшумно покинув скрипящий страдальчески дом, будущий Бокор уходит из деревни. Сами ноги несут его на перекрёсток дорог. Выдыхает, — как вдруг изо-рта пар клубится, как если бы стало холодно, — а рука уж в карман лезет и монету достаёт. И одним движением вверх её, хватает ладонью, сжимает в кулаке. И голос старика из-за уха спросит: «Ну так что там, сынок?».
Вот и пришёл он к тебе.
Вопросы до утра задает: коль ответишь, понравишься ему. Будешь служить ему до конца, снабжения получишь сколь надо, а к дому дороги навсегда станут путаны да непроходимы. А коль струсишь, усомнишься в желании своём, тяжко будет домой возвращаться, коли на ногах вместо обуви две курицы привязаны. Легба Каффу любит пошутить.
Но, получив от нового покровителя мешочек с солью и два с семенами, ты возвращаешься домой. Но то не твой больше дом, ты теперь сын не своего отца. Нет в тебе больше связи с племенем твоим. Летят пожитки в стёганный мешок и навсегда запирается замок.
И ведёт дорога извилистая, петляет меж другими Бокорами да деревнями, где нет-нет, да находятся просьбы тёмные, боязливые. Но иначе никак, последняя надежда всегда на колдовство. Надо лишь уплатить цену, а разнится она серьезно. Коли баба’, вся детьми окутанная – они на ней виснут да с бусами играются. Просит баба’ за дочь свою. Муки семьи в пьющем муже и отце. Дом их стенает, полон болью дом их. У такой заказчицы просьба серьезна, но честна та в словах, честен и прозрачен взгляд её, и отдать она готова последнюю козу. Бокор не возьмёт козу у баба’ и отправит обратно домой, а прежде всунет в руки, освободившиеся от малышни, захрустевший суконный саше. И зачадит тяжёлым маслянистым запахом. Она уйдёт, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, пока дети будут обвивать ее грузное тело в ярком платье. И дорога, которой она пришла, навсегда затеряется лесами и перелесками до тех пор, пока сам колдун не пожелает кому-то её отворить.
Талисман Гри-Гри – не просто мешок с различной требухой, коим он выглядит. Это создание колдовских сил, могущественных, но обузданных и запечатанных в своих символах и наполнении. Талисман Гри-Гри ни что иное как подношение, дары в их честь. Подношениями дышит вся связь между миром лоа и миром смертных. Боги тщеславны, и в этом лоа очень на них похожи. Они любят слушать песни в свою честь, им льстит аромат хорошего виски, что, испаряясь, клубами вздымается к небу.
Сушеные цветы, черные петухи, шеи которых раскрываются алыми ртами, окропляя кровью раскалённый песок, прежде чем лишиться головы насовсем и, словно околдованным, ринуться в бегство. Животная кровь полна сил, ее рад испить любой лоа. Чёрные петухи на том свете не будут грустить, на том свете их храбрость ещё воспоют.

И никогда, никогда не направятся силы Хунгана или Бокора против своего же соплеменника. Никогда человеческая жертва не будет для духов стоящей платой, никогда не станут они требовать человеческой крови. Это давно не в их принципах.
Однажды, в одной деревне, где давно отказались от древней черной магии и пришли в магии вуду, был Хунган по имени Фирун. Он использовал магию в своих интересах, обвиняя, при этом, во всех злодеяниях изгнанных, а вернее, своего брата Ганджу, одного из сильнейших Бокоров поселения.
И вот к Ганджу пришел гость. Человек богатый и состоятельный, бывший член племени, но теперь он боялся потерять свое дело и разориться – он был близок к этому, потому и обратился за помощью к колдуну. Он знал, что Бокоры — изгнанные и занимающиеся собственным делом люди, могут согласиться на его предложение. Ведь они не просто так изгнаны, верно? Пожалуй, они смогут осуществить его просьбу.
Выслушав пришедшего, Ганджу отказался от предложения. Потому что он просил о невозможном — прийти к другой религии, давно ими забытой, к культу йоруба, и провести человеческое жертвоприношение.
“Ни один ребенок не стоит жажды власти”, — сказал Ганджу, на что его бывший соплеменник плюнул ему в ноги и скрылся.

Безумец был изгнан, но у него оставался еще один вариант. Пойти к жрецу Фируну, о котором был наслышан, и попытать счастья у него. Он был готов заплатить сколько угодно за свою просьбу, готов был на все.
Фирун согласился.
Его душа была черна, словно ночь, и помыслы были кровавы. Он потерял голову, сраженный собственной магией, и пал настолько низко, что пришел к недопустимому. Пусть ты и принимаешь других богов, но ты не можешь возвращаться к ним.
Тем не менее, Фирун провел собрание, где все отказались от безумной идеи. В прошлом году случилась засуха, и все племя напряженно ждало улучшений, но идея жертвоприношения того не стоила.
Хунгана, хоть он и был в сомнениях, не остановило решение соплеменников.
На утро умерла его любимая коза, и он обвинил в этом брата.
“Это все твои грязные помыслы, духи пытаются тебя остановить”, — говорил ему Ганджу, но Фирун не слушал.
Ганджу до конца верил, что тот остановится, но в конце концов, идя проверить братца, увидел, как тот готовится к ритуалу. А рядом играл мальчишка, его племянник, не подозревающий, что ждет его впереди.
Ганджу бросился домой и там взмолился, обратившись к Барону Субботе — привратнику мертвых, благодаря кому их голоса громче, и его сыну Геде Нибо — защитнику детей и подростков, и рассказал о грядущем жертвоприношении и сумасшествии брата. Мертвые должны оставаться мертвыми, и живые не должны умирать раньше срока.
Пусть не играют тамтамы и голоса племени не восхваляют проводника между миром духов и миром живых, пускай нет громких песнопений и не режут черных петухов – магия Бокоров была сильна.
Костер горит, обжигая все вокруг пламенем, терпкий виски наполняет желудок; колдун подавляет желание сблевать. Он знает: его магия иная, все это знают, но тамтамы играют будто бы изнутри. Он слышит музыку, и песок, совсем влажный, стал ему холстом, и рисует он веве, кладет угли вместо точек, вонзает посох и видит, как великий змей Дамбала Ведо вьется вокруг. Он позволяет начать ритуал.
Бокор наполняется трансовой музыкой, он чувствует, как загорается тело и дух покидает оболочку. Все разговоры звучат внутри него, он слышит вопрос: «Что тебе надо? Почему ты обратился ко мне?»

Сквозь помутненный взгляд Ганджу с трудом видит красивого молодого юношу в элегантном костюме, со светло-темной кожей, пылающей в свете огня. Он знает, кто это: перед ним его сын, поскольку в нем пребывает отец Геде Нибо — Барон Суббота. Ганджу чувствует, как по венам течет алкоголь, теперь вкусный, и ему хочется веселиться и кутить, но сначала – работа.
«В жизни нашего племени происходят страшные вещи. Мой брат всегда думал о себе больше, чем об остальных, но сейчас всё зашло слишком далеко. Есть старая магия, от которой мы отказались: это решение было принято давно, и вы о нем знаете. Мы клялись вам, но брат из собственной алчности хочет обратиться к древним богам, ради себя он хочет принести в жертву ребенка, и я прошу вас не дать этому случиться».
Ганджу все сложнее находиться в своем теле, все перед глазами мутнеет. Все, что он слышит, прежде чем потеряться в огне, это басистое «да».
На следующее утром он обнаружил себя в постели с девушками и понял, что Барон Суббота повеселился, но теперь он ему нужно отыскать оставленные знаки.
Он увидел, что огни уже истлели, а на веве – записка: «Позови меня, прежде чем начнется действо. Нам не нужно твое тело, мы придем сами. Главное — открой портал».

Настал час ритуала злого брата, и Бокор послушно вызвал духов вновь.
«Мало времени», — молвил Ганджу, и Геде Нибо увидел, как Барон Суббота поклонился Бокору и принял его просьбу о помощи.
«Когда ты еще был человеком, тебе никто не помог, и ты стал моим сыном. Я же дам тебе волю и силу сделать то, в чем ты сам нуждался, чтобы кто-то спас тебя от убийц», — сказал Барон Суббота Геде Нибо, и тот кивнул в ответ.
Они отправились прямиком к Хунгану. Тому, кто должен помогать и защищать. Тому, кто не изгнан и не считается владельцем черной магии, тому, кто должен быть добром.
Добром он не был.
Ночь была жаркой, а виски – пряным. Небо разрывалось на части оранжевым светом заходящего солнца. Ночь вступила в силу, и услышали они песнопения другого мира и другой магии, и знали они, что полна эта магия боли.
Жара сменилась холодом. Позади жреца стоял маленький мальчик лет пяти — его собственный сын. Уже готовы были снадобья, и мальчишке оставалось только выпить «лекарство», и ритуал бы начался. Жрец подвесил бы его с отрезанными головой, руками и ногами за веревки на столбе и сливал бы с него кровь. На земле был изображён символ, готовый призвать бога другой древней религии.
Ганджу потребовал Фируна остановиться. Жрец обернулся, но сначала увидел только брата.
«Это не твое дело, Ганджу, наши дела тебя не касаются.».
Геде Нибо и Барон Суббота скрывались позади и позволили Ганджу ответить: «А разве ты имеешь право что-то делать для племени, если ты врешь?»
Теперь же Геде Нибо выступил вперед, а позади Барон Суббота в упор смотрел на жреца. Геде Нибо опрокинул снадобья и вырвал из рук Фируна мальчика, пряча за собой и вверяя того в руки Ганджу. Он оглушил жреца, и тот с мгновение потерянно стоял, свесив руки, а затем упал на землю, протяжно застонав.
Барон Суббота шагнул вперед.
Высокий чернокожий мужчина с длинными дредами, с нанесенным на лицо белым гримом в виде черепа, раскурил сигару и выдохнул – дым обволок Фируна.
«Как ты посмел», — протяжно озвучил мысли Геде Нибо отец. «Что ж. Тебе столько было дано. Значит, теперь у тебя заберут все».
Барон Суббота вновь затянулся и сделал жест рукой. Геде Нибо улыбнулся. Он сжал руку мальчика в своей и сказал: «Беги домой со своим Бокором к матери, а я теперь буду оберегать тебя, пока ты не повзрослеешь».

Мальчик всхлипнул и, посмотрев на Ганджу, послушно зашагал с ним в сторону деревни, видневшейся вдалеке.
И Геде Нибо, наконец, окинул взглядом дрожащего у ног жреца. Руки Лоа задрожали от ярости.
Но теперь всё кончено. Барон Суббота кивнул, и руки Геде Нибо сомкнулись на шее Фируна.

Ночь прошла, и снова стало жарко. Запели черные петухи, которых не принесли в жертву. Люди вышли из домов, нашли скрюченное тело своего Хунгана и с трудом опознали его – на нем не было живого места.
Многие посчитали виноватым колдуна. Но что в итоге? Не всегда под маской зла не скрыто добро, не всегда под маской добра скрыто благо.

***
— Так вот, получается, что смерть и жизнь неотделимы. Зло и добро существует в человеке в равной степени, главное то, что он сам выбирает, — допивая, говорит Аид. — Был рад встретиться со всеми вами снова, друзья, но пора заканчивать.
Геде Нибо улыбается, думая, что мог бы рассказать историю, краше описывающую высказанную Аидом мысль, но решил промолчать, потому что слушать ему нравится больше.
Он прощается со всеми, кланяется и идет к выходу. В тени, у входа, сидят двое; они явно подслушивали. Поймав взгляд лоа, человек в белом говорит:
— Ваше время на исходе, ребята.
Геде Нибо морщится, подходит к ним и ударяет ладонями по столу так, что стаканы подпрыгивают вверх.
— Вы кто? Вы нас подслушивали?
Облаченный в белое изучает некое свечение, мешающее рассмотреть лицо. Второй – в красном, с витиеватыми кручеными рогами. Они не люди… Словно олицетворение добра и зла по отдельности.
— Что вам нужно? — настаивает Геде Нибо.
Дьявол смеется.