— ... собственно говоря, Маклюэн известен своим сакраментальным тезисом, передаваемым теоретиками медиа из поколение, так сказать, в поколение. Внимание: «The Medium is the Message». Иначе говоря: форма медиа — и есть само сообщение, то, что стоит изучать. Форма, а не содержимое этого средства коммуникации...
— Андрей Геннадьевич, прошу прощения, но пара пять минут назад закончилась. Нам бежать надо, — неловко вставила суетливая студентка, София.
— А, ну да, — Андрей посмотрел на часы. — Заболтался. Ладно, с Иннисом мы закончили, а к медиумам, месседжам и Маклюэну мы еще вернемся, — выпалил он, развернувшись к преподавательскому столику.
— Медиумы, месседжи и Маклюэн — прямо-таки «МММ» какой-то получается, — ехидно заметил еще один студент.
— Антон, все средства коммуникации, начиная с радио — одно сплошное «МММ». В самом надувательском смысле этого сравнения, — сказал Андрей Геннадьевич. — К основополагающей, но непроизвольно «родившейся» функции средств коммуникации в лице обмана и лжи мы еще вернемся на следующей паре.
Преподаватель натянул пиджак, взял сумку и помахал рукой:
— Хорошего дня, господа!
— До свидания! — хором ответили студенты.
София, стремительно направившись к выходу из аудитории, поймала почти что выбегающего оттуда Андрея Геннадьевича.
— Извините, а можно еще вопрос? Буквально минутку.
— Ну-с, давайте, — ответил преподаватель, резко остановив шаг.
— Вы в начале пары любезно поделились с нами увесистым списком литературы... Я хотела узнать, что из дополнительной секции вы бы рекомендовали больше всего. У меня времени свободного на одну книгу, от силы. Хочу «ту самую», не прогадать.
Андрей Геннадьевич широко раскрыл глаза, подтянув лоб кверху.
— Вам взаправду интересно?
— Эм... Да? — смутилась студентка.
Ее нахмуренные черные брови отличались притягательной волнообразностью. София была роста невысокого, с каштановым волосом, длинным и прямым — к отметке до середины торса. Нос у нее был с горбинкой, глаза — широкие, челюсть — слегка угловатой, но весьма симпатичной.
— Удивительно. Знаете, по моим оценкам... Скажем, буквально один студент на три сотни заглядывает в первоисточники по собственной воле. Предпочтительнее — сдать сессию по лекциям и одной прочитанной по диагонали монографии, обобщающей кучку классиков. Вопросы, подобные вашему, возникают. Столь, однако, редко, что каждый раз — как первый. Английский в порядке? — ответил Андрей.
— Вполне, — отозвалась немного удивленная София.
— Нил Постман, «Amusing Ourselves to Death». Перевода нет. В оригинале — не самое сложное чтиво по стилю, но, если вам, что, повторюсь, удивительно, взаправду интересно... Содержание и общие мысли вы оцените.
— «Развлекая самих себя до смерти», значит…?
— Лучше бы до смерти. Все, впрочем, гораздо хуже.
— Благодарю вас, Андрей Геннадьевич. Мне пора лететь! — сказала София и резвой поступью направилась к выходу из учебного корпуса.
— Крылья не потеряйте, — шутливо ответил преподаватель вслед.
Сентябрьское солнце заливало салон автомобиля, и Андрей улыбался свету в ответ. Он любил осень — особенно осень Владивостока, ибо сырой и мерзкий летний период заканчивался, уступая место длинной череде дней с ясным голубым небом. Через едва открытое окошко как бы затекала прохлада, а виды моря при пересечении Русского моста непроизвольно стягивали внимание с дорожного полотна. И каждый раз был будто бы первым — словно замотивированный студент, проявляющий нехарактерную для своего социального слоя инициативу.
Ветер трепал и без того взъерошенные — типичный, к слову, для хозяина портрет — темно-русые средней длины волосы, отличавшиеся легкой волнистостью. Роста Андрей был среднего, телосложения худощавого, обладал лицом округлым и немного мятым, и также — неявно выраженной щетиной. Осенью хотелось дышать, осенью хотелось жить. Но все это, нелепо и мимолетно, не хватало в Андрее чего-то такого, чтобы съехать к берегу или в лесок, идущий вдоль трассы перед въездом на мост. Окружающая красота осени была лишь декорацией, которую он даже не пытался потрогать и прочувствовать через растворение с нею, поскольку был пассивным наблюдателем, но никак не активным участником. Картинки, изображения по пути с работы, не более.
Оставив автомобиль около дома, Андрей отправился в магазин. Ноги размять он любил, пускай и ходил не на особо большие расстояния. Жил же Андрей в центре города, и, как ни странно, хоть сколько-нибудь размашистых столь любимых им супермаркетов в районе практически не было — за исключением одного-единственного.
— Ты Тарасенко выбирал?! — с возмущением спрашивал молодой человек своего товарища в кепке.
— Не выбирал! — отвечал тот.
— И я не выбирал! Да никто не выбирал, я всех поспрашивал...
— Да та же история. Хотя я не удивлюсь, честно говоря, если найдутся такие. Ну да, по телевизору хрен кто расскажет про фальсификации. Ты видел вообще, какие результаты с Уссурийска пришли?!
«В интернете вам-то уж точно одну правду расскажут, ага», — саркастически подумал Андрей.
Очередь к кассе текла медленно, как застывший кисель или остывающая лава — скука непроизвольно подталкивала слушать диалог впереди стоящих клиентов.
— Видел, видел. Уроды тупые. Ничего, сейчас мы покажем на площади, что не пальцем деланные.
«Площади?»
Андрей, достав смартфон, нахмурился.
«О-хо-хо, сегодня же семнадцатое».
Он уже знал каким маршрутом обернется путь домой: дел особых не было, а интересное сборище происходит не столь уж часто. Да и кто знает, может, у интересного сборища будут не менее интересные последствия?
«Любопытно было бы наблюдать все это самолично...»
Вялой походкой вынырнув из магазина, Андрей направился к площади Борцов Революции. Погружаться в толпу он не собирался — разве что пройти по касательной и глянуть, чего же там коммунист Ищенко собрался разыгрывать. Сев на лавочке на краю площади, Андрей слушал доносящиеся от здания администрации речи.
— ...и приходите сюда каждый вечер в восемнадцать ноль-ноль до момента, пока выборы не признают сфальсифицированными! — громогласно выражал Ищенко Андрей Сергеевич.
«Интересно, добьется ли чего?», — размышлял Андрей.
Толпа скандировала лозунги в поддержку депутата. Из полиции – пару УАЗ’ов на парковке близ администрации.
— ...и помните — если мы проиграем, значит, на выборы можно больше не ходить! — завершил очередную свою мысль коммунист.

«Чего же ты, тезка, столь громогласно излагаешь?», — комментировал Андрей внутренней речью.
Он наблюдал. Наблюдал, но всегда был вне «горизонта событий» на подобных мероприятиях — попасться под чью-то горячую руку, коли раздуется жар, совсем не хотелось. С другой же стороны, его, как теоретика коммуникации, всегда интересовали толпы и сборища — просто потому, что те посредством циркуляции информации через медиа и оказывались в нужное время да в нужном месте.
Подтягивались самые разношерстные слои населения: не было, разве что, стариков и детей. В остальном же — юноши, молодежь, зрелые. Навскидку не скажешь кого больше, кого меньше. Озадаченные результатами выборов и озабоченные будущим родной земли — можно ли их винить за роль инструмента в руках высшей силы? И не столь было бы грустно, если бы сила была обезличенная. Но лицо у нее есть. Те же, кого здесь нет, может, и не в курсе о происходящем. А может, совершают обратные усилия для максимального подавления разбушевавшегося депутата, сидя в своих офисах и штампуя проплаченные картинки для рассылки в народ в рамках регулировки общественного мнения. Но эти ничуть не умнее, ибо, в сущности, они те же инструменты — силы, правда, противоположной.
«Впрочем, тяжело определить, где проходит черта между искренним, самостоятельным, внутренним порывом и исполнением поведения в результате манипуляции», — констатировал Андрей.
На площадь с северной стороны зашла еще небольшая кучка молодежи со знакомыми лицами. Приглядевшись, Андрей заметил студентов с потока, которым он читал лекции по социальным медиа: три парня и две девушки. Те сразу ринулись в центр толпы; отсюда, с края площади, прямо-таки веяло их идеологической заряженностью.
«Интересно, сколько из ваших сейчас сидят на Тигровой тридцать в душных офисах и за длинный рубль штампуют обличающие карикатуры на Ищенко?».
Андрей достал сигарету, подкурил. С полной осознанностью насладившись первым клубом дыма в своих легких, он выдохнул.
— Хороша, — зачем-то сказал он вслух.
Одна из трех рядом проходящих дамочек обернулась и улыбнулась ему.
«Симпатяжка», — подумал Андрей, но сразу поправился с некоторой неловкостью:
— Да я про... Сигарету, девушка, — сказал он, прокашлявшись.
— А я мысли умею читать. Там и про меня что-то хорошее было, — с детской игривостью ответила она, не останавливая хода.
— Может и было, — с улыбкой отметил Андрей.
Дамы рассмеялись, продолжая курс на центр площади.
Народ мелкими группками все подтягивался и подтягивался на это инициированное разгневанным неудавшимся губернатором Приморья собрание; люди проходили мимо курящего одиночки стабильно часто. Люди молодые, люди зрелые, одни, пары, тройки.
Неожиданно Андрей услышал знакомый голос:
— Извините, а можно еще вопрос?
Острое чувство дежавю проело каждую клеточку тела. Кажется, такую реплику этим же голосом он слышал пару часов назад. Развернув голову, Андрей увидел Софию, свою студентку.
— Подкурить не найдется? — сказала она.
Он улыбнулся.
— И вы сюда же, — сказал Андрей, доставая зажигалку. — Я уж думал, что остались дома, читать Постмана, проводить свои единичные крохи свободного времени с пользой.
София была одна.
— Сегодняшний вечер был запланирован и в этом смысле не учитывается, — ответила она. — А я, вообще, не курю. Это шутка была, — кивнула она на протянутую зажигалку.
— Правильно, и не стоит. Дурная привычка, — отметил Андрей, убирая огниво обратно в карман.
— Дурная, пожалуй.
— И чего вы, София, не идете в центр праздника? — сказал он, подмяв голени под скамейку и откинувшись на спинку.
— Хотите избавиться от моей компании столь стремительно? — ответила она.
— А мы уже в одной компании?
«Занятно, — подумал Андрей. — учебные стены так сильно потенцируют ношение ролей, что ярко чувствуешь разницу между собой, преподавателем, и студентом — не в смысле превосходства, а просто на уровне ролевого распределения. За стенами же словно тотальное психологическое освобождение от этих рамок».

Эту мысль он выражать не стал.
— Да нет, не то чтобы, — София присела рядом. — Я и не собиралась туда, интереснее на краюшке посидеть, понаблюдать.
— Любопытно, — оживился Андрей.
— Я вообще на пару лавочек левее сидела, но увидела вас и подумала: а почему нет? Включила обезбашенность и пошла.
— «Обезбашенность»? Зачем так серьезно?
— С преподавателем не так просто начать диалог за пределами учебного корпуса. Если это не простое «здрасьте», — усмехнулась она.
— Я не сноб. Студентов избегать не буду. Да и мне самому только что показалось, что отсутствие аудитории вокруг подрезает на корню ролевые ступоры. Раз — и простота, общение человека с человеком, — Андрей выкинул окурок в урну. — Так что вы, говорите... Понаблюдать «на краюшке»? А какие мотивы, если не секрет?
— Просто интересно, чем закончится это недовольство несправедливостью. Мне кажется, что такие события — это всегда двигатель всего остального. Один из локомотивов истории. Оттого любопытно наблюдать своими глазами за происходящим, а не читать об этом в новостной ленте впоследствии.
— Жаль только того, что не пройдет и дня, как со всех нор повылезают любители подорвать рельсы на ходу вашего локомотива истории, чтобы любезно перенаправить состав на интересующие их пути, — цинично констатировал Андрей.
— С нор они не вылезают, насколько мне известно. У меня пара знакомых как раз — исполнители такого. Сидят себе в офисе, готовят «боевые картиночки» по дискредитации Ищенко. Типичный сюжет: не может пройти сквозь муниципальный фильтр, говоря, мол, враги препятствуют прохождению, а в то же время тянет через рамку, над которой и написано «муниципальный фильтр», мешок ворованных денег. Настолько толстый, что именно он и мешает. Ну, по замыслу художника, — София усмехнулась. — Хотя скотина он, конечно, а не художник.
— Не то чтобы я удивлен, — ответил Андрей. — Офис еще, вероятно, и в центре города с видом на бухту, а в буфетных шкафчиках — вино...
— Ну да, в центре. Тигровая тридцать, знаете здание такое?
Андрей поперхнулся.
— Вон, его отсюда видно, — добавила София.
«Может, бессознательно знал, что там дешевые офисы сдают? Не мог же так просто угадать, — пораженно мыслил Андрей. — Чертовщина какая...»
— Вижу, вижу. И каково вам это, дружить с подрывником локомотива, на который вы желали запрыгнуть? — произнес он, не подав виду о заминке.
— Я не говорила, что желаю на него запрыгнуть. И также не говорила, что мы с подрывником друзья. Просто одногру-у... — София, опешив, остановилась, но вполовину сказанное уже было вынесено вовне. — ...курсники. В любом случае, мы ругаемся по этому поводу.
— Однокурсники, ага. И одногруппники. Затушевались вы, надо понимать, того, что я поспешу о них прознать и далее начну предвзято относиться? Как к людям — может. Как к студентам — буду объективным. А даже если бы нет, какое вам дело, если вы с ними ругаетесь, а значит — должны быть рады моему давлению на некоторых лиц?
Повисло неловкое молчание. София была в легком ступоре, успокаивало одно — никаких имен названо не было.
— И кто же, если не секрет? — продолжил давить Андрей.
— А зачем это вам?
— Профессиональный интерес.
— Или банальное любопытство.
— Антон.
— Откуда вы…?
Андрей засмеялся.
— Да ниоткуда. Он из группы — самый развязный и наглый. Такие вечно, спрятавшись под интеллигентной личиной, в политику лезут. Считайте, наугад произнес, на реакцию вашу посмотреть. Лицо ответило за вас, — с довольной ухмылкой сказал Андрей. — Может еще Владимир и, пожалуй, Илья.
— Больше я ничего не скажу на этот счет, — нахмурилась София. — Но с Антоном уже ясно.
— Это объясняет его шутливую реплику об «МММ» на нашей последней паре. Парнишка-то сам тот еще «эмэмэмщик», ложь — как лещу родная заводь.
В относительном далеке вновь раздались повторы уже произнесенных реплик: «если мы проиграем, на выборы можно больше не ходить!».
— А вы чего здесь? — спросила София.
— С магазина шел, — кивнул Андрей в сторону рядом стоящего пакета. — Живу тут недалеко, вспомнил про «мероприятие», — он сделал характерный пальцевый жест кавычками. — Решил заскочить, посмотреть.
— А чего не участвуете? — продолжала она.
— Понимаете, я позиционирую себя как наблюдателя. Вообще, не только сейчас. Я не вмешиваюсь.
— Предпочитаете наблюдать, как другие выбирают направление для локомотива истории? — съехидничала студентка.
— Что-то вроде того. Проблема в том, что я давно уже разочаровался в железной дороге, машинистах, подрывниках и прочих участниках процесса. Какой путь ни выбери — он будет завязан на ущемлении одного социального слоя и обогащении другого, — Андрей вновь достал пачку сигарет. — Озолотить желательно тот, в который входит твое окружение. Вот вы упоминали, — он взял сигарету и подкурил. — «недовольство несправедливостью». А какой несправедливостью? На широких временных масштабах нравственность человека не сдвинулась ни на йоту со времен шумеров. Одни вышестоящие всегда будут, так сказать, во взаимных трениях с другими ради денег и власти, а коли вступать в конфронтацию лично — дело не царское, следовательно, нужно убедить большинство, что это и их касается, чтобы это самое большинство перерезало иное большинство, которым по тем же причинам, скажем, вынесли мозги другие вышестоящие. Вот и вся картина мира, — Андрей затянулся и выдохнул увесистый объем дыма. — Вещи такого рода я осознал еще в вашем возрасте, может, чуть позже. А потом мне стал крайне любопытен инструментарий, которым пользуются для «просвещения» масс по поводу того, какие мысли у них должны витать в их внутреннем плане.
— И судя по вашей специальности, инструментарий этот — медиа? В смысле, medium как средство коммуникации, верно? — вставила София.
— Вы очень проницательны. Именно. А medium у нас в этом контексте все, начиная от книг. Собственно, книги, радио, телевизор, сеть — это классическая такая цепочка, в моем, по крайней мере, понимании.
— Знаете, мне эта тема очень любопытна. Несмотря на мою молодость, в детстве у меня не было интернета. А порой, когда навещала деревню бабушки и дедушки, не было и телевизора, одни только радио да книжки. Дед вообще телевизор не любил: говорил, там одни тупоголовые продажные козлы крутятся. Радио всю жизнь слушал. Да и то повторял, что раньше оно другим было, сейчас уже не то. Что конкретно «не то» — никогда не пояснял.
— Надо же, человек, на практике переживший Постмановскую теорию. С учетом аналитической глубины последнего — абсолютно не удивлен речам вашего деда, — подметил Андрей, выкинув очередной окурок в урну.
— Год назад я ездила его хоронить. Нашла на полке рядом с телефоном любимый дедовский радиоприемник, которому уж и не знаю сколько веков. И нахлынуло на меня воспоминаниями из детства. В них как-то шлейфом проходила интересная линия безумного различия в плане... Ну, не знаю, ощущения мира? Я бы сказала, что это вопрос города и деревни, но мне подумалось, будто это вопрос чего-то иного.
— Ну-ка, ну-ка, — Андрей оживился.
— Не могу выразить чувство, — с легкой досадой ответила София. — Словно без телевизора как-то все иначе ощущалось, по-другому. Но потом дом, ТВ, там уже и интернет не за горами. Время размазало пережитое в пыль.
— Возможно, вам, равно как и мне, не хватило личного опыта проживания исторического этапа становления телевидения, чтобы оценить это на своей шкуре во всей полноте, в сознательном возрасте, — улыбнувшись, сказал Андрей. — Так что сейчас мы можем самостоятельно об этом рассуждать лишь более опосредованно.
— Я все хотела вернуться к тезису, который вы упомянули с анонсом на следующую пару, «medium is the message». Как его все-таки следует понимать? — спросила София.
— Знаете, если предмет не касается точных наук — физики, химии, математики, и далее по списку — лучше никогда не уточнять у людей касательно того, как следует его понимать. Это ограничивает. Посредник объяснит вам, как именно вы должны думать о некотором «икс», но верны ли будут его мысли? Мой ответ: понимайте, как хотите, либо как объяснял автор, — Андрей пожал плечами.
— А если к Маклюэну я приду очень не скоро? — наморщила лоб София.
— Да нет, отчего же. Лет пятьдесят, и встреча гарантирована.
— Андрей Геннадьевич! — возмущенно вскликнула она.
— Ладно, я могу постараться дать пересказ его слов, но не обещаю, что не испорчу содержимое своей посреднической ролью. Я предупредил. Готовы? — Андрей наклонился вперед, сомкнув руки в замок.
— Готова, — отозвалась София.
— «Средство коммуникации — и есть само сообщение». По сущности, тезис сводится к тому, что нужно сместить фокус с содержимого книги, радио- или телепередачи, а в наш век — еще и с сетевого контента, на форму, в которой это содержимое преподносится. Форма в крайней степени влияет на восприятие как информации, так и в дальнейшем — самого мира. Изучать нужно ее. Далее эту тему скрупулезно развивает Постман, которого я уже успел вам любезно посоветовать. Он постулирует, что некоторые формы медиа просто не предназначены для определенных целей. Представьте себе, например, условную long-form discussion, которую ведут двое политиков или серьезных ученых. Она идеально вписывается в форму аудиторных дебатов или, пожалуй, печатного текста. С натяжкой — в форму радио. Но телевидение — именно как форма — просто неспособно передавать вещи такого рода, имея слишком большую ставку на визуальный образ. Проще говоря, важна картинка, то, как выглядит, то, что снаружи, а не спрятанное внутреннее содержание. Собственно, почему серьезные политики, за некоторыми исключениями, начали исчезать после массового распространения телевизора? Потому что важны стали ни тезисы, ни интеллект, ни мысль, а манера держаться и возможность продемонстрировать свои превосходство и уверенность над оппонентом; а визуально эти вещи читаются чуть ли не на бессознательном уровне. Тупая шутка и раскрытая грудная клетка ценятся выше, нежели подробный часовой разбор полит-программ своей и соперника. Теоретически, это может выступать корнями «иронизации» человеческой культуры, ее низведения до юмора по любому поводу. Именно человеческой, без национальной и государственной дифференциации. Картинка завлекает, развлекает и ужасает куда более непосредственно чем набор абстрактных знаков. Это биологический факт. Телевидение, как визуально ориентированное медиа, исключает, в отличие от печатного слова, пролонгированное, вдумчивое рассуждение на уровне чистых абстракций. Вы понимаете, что слова — это чистая абстракция? Мне надо это пояснять?
— Нет, я понимаю. У нас была философия в прошлом семестре, я вполне вникла, — ответила София.
— Хорошо, тогда я продолжу, — Андрей прокашлялся. — На ТВ абстракций нет. Есть конкретные, доступные непосредственному восприятию визуальные образы, идущие в конфликт со знаковым содержимым. От картинки тоже можно кое-чему научиться, но уровень рассуждения образами — это уровень шестилетнего школьника. Даже десятилетний отрок уже способен рассуждать абстрактно. Эту возможность дают книги. И эту же возможность уничтожает визуал. А динамичность представленной картинки перетягивает одеяло на себя еще сильнее. Сравните элементарно телевизионные интервью середины прошлого века с текущими. Небо и земля.
— С вашей точки зрения... Дело в динамике?
— Не то что бы только с моей. Легко можно в этом убедиться, взяв, например, интервью Хаксли Уоллесу пятьдесять восьмого года и сопоставив его с любым подобным за последние десять лет. Ракурсы, планы — больше смен, больше. Уже в высшей степени недостаточно простой неотрывной съемки небольшого трехминутного ответа на вопрос, нет! Смена картинки — каждые пятнадцать, десять секунд...
— А что же тогда можно сказать про интернет? Ну, в смысле, как технологию. Хотя интернет в рамках персонального компьютера и в рамках смартфона, который постоянно с собой, будто вещь разная.
— Ни Постман, ни Маклюэн не дожили до той адской мясорубки, которую эвфемистически принято называть «Web 2.0», но я могу выразить свое мнение, если вы желаете, — Андрей потер руки.
— Да, конечно, — ответила София.
— Хорошо. Знаете, про интернет можно сказать только то, что мы рекомендуем новейшую пену для бритья, идеально сочетающуюся со станками с гибкими лезвиями под контуры вашего лица от фирмы «AnotherTrash». Рекомендовано специалистами и ведущими дерматологами РФ.
Минутное молчание прокатилось в атмосфере взаимодействия между собеседниками.
София продолжительно осмысляла услышанное; но, едва ли она открыла рот, Андрей продолжил:
— То, что я сейчас осуществил, вполне достаточно описывает сущность телевидения и сети в одном лице. Но вы успели подумать, будто бы я — конченный идиот, верно? Не скупитесь на оскорбления и негодования, я понимаю. В живом диалоге или, скажем, тексте это выглядит несуразно, не так ли? И в то же время: мы привыкли к выходкам подобного формата от таких mediums как телевизор и интернет. Вот, например, мы расскажем вам о геноциде в очередном военном конфликте, и сразу же возьмем рекламную паузу, рассказать о выгодном кэшбэке, новом маркетплейсе, а далее — будем собирать денюжку всей страной на помощь очередному проигравшему в генетическую лотерею. И позже — та же реклама. Как нормальная психика должна на это реагировать? Страх, веселье и интерес, печаль и сочувствие, вновь веселье и интерес. Эмоциональная лабильность такого рода невозможна, это психоз. Но, как вы видите, сумасшедших у нас тут по улицам повсеместно не водится, их не пруд пруди. Почему? Потому что вместо эмоциональной лабильности мы переходим в режим психологической отрешенности: информационная перегрузка вызывает пассивность.
Андрей, явно заведенный темой, встал со скамьи для разминки. Он разошелся, ибо голос его становился громче, а речь — быстрее, местами можно было принять за расходящуюся агрессию. Прохожие порой посылали ему косые взгляды.
— Динамика, динамика — в ней вся проблема. Смысловая динамика, визуальная динамика, боже, это просто ад какой-то. Интернет вообще не отличается от телевидения, абсолютно ничем. Это, скажем, идейный продолжатель своего отца, в детстве желавший стать величайшей книгой человечества, но, как и всякий выросший ребенок, он пустил по ветру все свои мечты...
София отметила совсем быстро мелькнувшую эмоцию на лице Андрея, эмоцию такую, словно бы выражающую особенную боль на моменте произнесения части о «всяком выросшем ребенке». Она даже успела подумать, будто бы здесь таится личная травма касаемо потерянных перспектив и амбиций. Но Андрей Геннадьевич создавал впечатление человека реализовавшегося и стабильного, и потому было неясно, чего такого из юношеского запала он мог растерять, где на этой дороге мог сломаться.
— ... Я объясню с другой стороны. Представьте, что есть список mediums, и их рассредоточение по этому списку есть мера качественного и количественного отличия между друг другом. Так вот, пункт один: книги, текст. Пункт два: радио, звук. Пункт три: телевидение, изображение. Логично было бы продолжить в такой манере, что придется обозначить интернет как четвертый пункт, но это не так. Пункт три-точка-один: сеть. Понимаешь? Три-точка-один. Идейный продолжатель! — Андрей неистово махал руками, скорость его речи увеличилась чуть ли не вдвое от изначальной. — Интернет стал вторым телевизором и, более того, он не мог им не стать. Люди грезили, что это будет величайшей научной библиотекой мира, в рамках которой будет происходить доселе невиданный, беспрецедентный по размаху обмен знаниями. Ныне же поисковик мне выдает, что от артроза помогает жир окуня и дерьмо барсука, а хондропротекторы так вообще... — он заорал. — ...стимулируют РЕГЕНЕРАЦИЮ хрящей! Безумие, мать твою. Сеть можно, можно было использовать как библиотеку, но есть оговорка — ее можно было попытаться использовать и как телевизор. И что выбрали люди? Переформулирую: что выберут люди, если дать им книгу в левую, а пульт или смартфон в правую? Ответ заведомо известен, тема давно избита. Потому что непосредственные визуальные изображения всегда предпочтительнее большого скопища абстрактных знаков. Банально с точки зрения умственного усилия. Это первое. Второе — интернет суть развлекающий элемент, но уж точно не библиотека. В этом смысле люди не выбирают себе контент самостоятельно. Сказать точнее, выбирают, но в рамках переключения каналов по телевизору. Выбор рекомендаций с Ютуба, скроллинг новостной ленты, сформированной из тех же рекомендаций, и все это — с преимущественным преобладанием визуального ряда. Более динамичный ряд всегда перетягивает больше внимания. Годовалые детишки во взрослых двадцатилетних и тридцатилетних телах смотрят за мерцающими разноцветными погремушками, висящими над их кроваткой, и чем те быстрее вращаются, чем звонче шумят — тем веселее, тем ярче искрится сознание ребенка счастьем, — Андрей посмотрел на небо и глубоко-глубоко выдохнул. — Изображение там — изображение тут. Переключение каналов там — выбор рекомендаций тут. Рекомендательные технологии сформируют удобный тебе информационный пузырь, в котором не будет мнения, отличного от твоего — как и там! Чем. Сеть. Не. Телевизор?! — парцеляционным образом вскрикнул он. — Сеть неизбежно должна была стать тем, чем стала в итоге. Это не вопрос выбора, не вопрос эволюции, даже думать об этом не стоит, мол, если бы тогда-то интернет пошел бы другой дорогой... Не пошел бы. Во всех возможных исходах люди всегда сделали бы из сети один-единственный вариант. И вариант этот сейчас наглядно наблюдается через погремушку в твоей сумке, или кармане, или черт его знает, где ты там смартфон носишь... — Андрей замялся. — Вы... Носите... Простите, что-то я разошелся. Кхм.
Он прокашлялся и присел обратно.
— Технология морально нейтральна. Не нужно воспринимать ее, как бесконечное благо с одними лишь плюсами, всегда стоит задавать общественную дискуссию касаемо того, какие преимущества и какие издержки будет иметь и нести социум от повсеместного использования этой самой технологии. Такое уже даже не только mediums касается, но их — в первую очередь. А с учетом того, в каком виде у нас теперь дискуссии... — лицо Андрея исказила глубокая тоска. — Простите мне, София, мою прямоту и грубость, но есть все основания полагать, что мы находимся в полной жопе. Знаете, я бы перефразировал: «The Medium and The Mass Age». Средства коммуникации и эпоха масс. Уроды! Сделали из нас, воспользовавшись ошибками в человеческой прошивке, пассивных идиотов, бесконечно перетягивают внимание с реальных проблем... Разбросали повсюду засасывающие сознание ловушки...
— Андрей Геннадьевич, я так понимаю, это очень... Сердечная для вас тема, вы столь чувственно в нее вовлеклись...
София долго и осторожно подбирала слова, не зная, как отвечать на всю эту эмоциональную кипу разрозненных, но в то же время будто бы связанных фактов.
— Но все-таки, в чем лично ваш конфликт? Скажем, если вы все это понимаете, а я — еще нет, потому что мне нужно осмыслить сказанное и пересобрать — отчего не предпринимаете усилий к изменению обстановки, мира? Научные работы, монографии, просветительские лекции? Поиск единомышленников, создание социальных сетей на совсем других принципах работы с упором на текстоцентричность, например?
— Какой запал, София, какой удивительный максималистски-юношеский запал. Не растеряйте ваши крылья, ладно? Мои уже давно подрезаны. «Подрезаны»! — усмехнулся он. — Да я сам себе их вырвал.
— Андрей Геннадьевич, вы...
— Хаксли знаете? Знаете, конечно. В «Возвращении в дивный новый мир» он отмечал, что в военное время в Европе новобранцев «игриво именовали пушечным мясом», а их младшие братья и сестры превратились в мясо телевизионное. Первые — и сам Хаксли в том числе — в детстве учили веселые семейные песенки, а вторые стали напевать песни из популярных рекламных роликов. Мы же, София, мясо сетевое, а дети наши — напевают строки дегенератов из интернета, едва ли способных связать пару слов, — Андрей замялся на минуту. — А по вашему вопросу...
Я вам отвечу, дорогая, в чем мой конфликт как сетевого мяса. Мой конфликт в решении вопроса: каким пассивным овощем я выбираю быть сегодня? Мой конфликт в том, чтобы определиться, вернувшись домой, какую из предложенных рекомендательных подборок включить — и тогда я становлюсь томатом. Если же выберу пульт и «нетфликс» на громадном бесполезном medium — тогда я брокколи. А если просто начну бесконечно скроллить новостную ленту — болгарский перец. В общем — конфликт в выборе цифрового способа смыть очередной день в унитаз. Знание не всегда идет бок о бок с действием. Вы не представляете, насколько становится невозможным вылезти из ямы пассивности, в которой оказался волей обстоятельств в совокупности с собственной слабостью, когда тебе за тридцать. И никакая степень в теории коммуникации не поможет. Точно в той же мере, в какой специализация эндокринологии не поможет излечить — именно излечить — диабет.
— Не понимаю, — задумчиво отозвалась София. — Допустим, я — «условно-тупая» молодежь, для которой характерно быть на волне технологических трендов. Но вы-то куда? Как же так произошло?
— Вы, София, молодежь, родившаяся на коленях и на них до сих пор стоящая. Однако, чего перещелкнет — так и встанете. Бороться еще можете, в первую очередь — с собой. Юношеский задор — он всегда такой. Я же — молодежь, потерявшая весь свой максимализм, запал, все свои крылья, которые так нравились мне. Я уже прилег на диван, понимаете? С дивана, как известно, не встают.
Андрей мрачно потускнел в лице. Казалось, его накрыла смертельная тоска и осознание собственной ничтожности. Из такой точки нарушенного равновесия пути только два — либо к прекращению страданий через смерть, либо посредством преодоления устоявшегося «себя». Что из этого произойдет по возвращению домой не знал даже сам Андрей. Вечер обернулся для него нехарактерным окончанием, и точно было понятно – ни брокколи, ни томатом, ни болгарским перцем он сегодня не будет.
— Проснись, Соня. Не дай пункту три-один высосать всю твою жизненную энергию. Видишь тех, около администрации? Они все думают, что стоят здесь за собственные интересы. Не понимают, что эти самые интересы навязаны им через три и три-один. Реальные же выгодоприобретатели здесь только власть имущие, вышедшие тет-а-тет между собой на метафорических ножах, где нож — это толпа. И технологические корпораты, множащие бабки по экспоненте. Доброй ночи. Береги крылья.
Андрей встал, забрал пакет и, не смотря на Софию, направился ускоренным шагом в сторону улицы Адмирала Фокина. Иногда он останавливался, и взор его возносился к небу. О чем были его мысли — загадка.
София же осталась сидеть в тотальном недоумении с легонько трясущимися руками. Она не боялась Андрея Геннадьевича — было совершенно ясно, что даже на своем эмоциональном пике вреда он не причинит. Но было нечто ошеломляющее во всем этом разговоре. Из ступора ее вывели проходящие мимо три леди, одна из которых мимолетно кокетничала с Андреем.
— Ой, девушка, а вы случаем не подругой приходитесь мужчине, который тут сидел? Такой, волосы темные, чуть длинноватые, сам худенький, — спросила кокетничавшая, остановившись сама и притормозив компанию.
— «Подругой» в каком смысле? И вообще, вам какое дело?
— Ну, партнершей...
— Нет, не партнером, — ответила София.
— А кем? — продолжила дамочка.
— Я не понимаю, вы чего хотите? Вам контакт его дать, что ли? Понравился?
— Да, было бы здорово, — улыбнулась девушка.
— О как. Знаете, в это болото лучше не лезть, — ответила София, вставая и направляясь в сторону администрации.
Дамочка в растерянности смотрела на нее, медленно осознавая смысл сказанного. София, не отрывая взгляда от ее глаз и поджав губы, энергично помотала головой в стороны.
«Вот так вот, — заключила она про себя, — От политической борьбы до межполового интереса за полчаса. И правда, чем не новостная рубрика, мечущаяся между геноцидом и рекламой маркетплейса в рамках одной минуты?».
Пройдя с десяток метров, София замерла, не зная, правильно ли поступает. Стать участником или остаться с краю?
«Каков вопрос...!»
Она робко возобновила шаг и с нарастающей уверенностью двинулась к зданию администрации. Лавочка для дискуссий осталась позади. Каждый выбрал себе дорогу — вернуться домой и стать брокколи, снобистски оправдывая свою позицию наблюдателя через философские выкладки, или запрыгнуть на локомотив истории и попытаться изменить абстрактную несправедливость, не имея никакой твердой уверенности касательно того, поступаешь ли так из внутреннего искреннего убеждения и порыва или же в связи с внешне навязанным интересом.
Пассивный сноб или потенциально обманутый идеалист?
Скамья пустеет, иных вариантов кроме как сделать тот или иной выбор — попросту нет. А кто из разошедшихся прав — брокколи или вагон состава — покажет только время.