Прошел всего месяц после того, как Дэмин вступил в должность главного дознавателя. За это время он и его мечник Мингли ознакомились с десятками доносов. Оказалось, что жители Синторы с большой радостью уличают друг друга в преступлениях. Особенно, если кто-то им чем-то не угодил.
Поначалу его мечник, оказывающий посильную помощь в работе, получал искреннее удовольствие от чтения жалоб и обвинений, но со временем его пыл угас. Каждое следующее послание напоминало предыдущие: один подозревал своего соседа в открытии незаконного борделя в стенах дома, другой считал, что проживающий рядом с ним господин торгует тином. Женщина с базарной площади уверяла, что ее конкурентка подкладывает в лепешки кошатину, а благородный господин уличил своего друга в списывании на экзамене, и понял он это потому, что соперник никак не смог бы написать на балл выше, чем он, ибо, конечно же, – по мнению господина, – тот был врожденным идиотом.
— У людей совсем нет чести, — Мингли скучающе посмотрел на очередное послание. — Настолько все одинаково мерзкие, что накатывает тоска.
— Это ложное впечатление, — заверил его Дэмин. — Просто ты работаешь только с таким материалом. Если бы ты работал с молитвами, что люди приносят в храм, то думал бы обратное.
— Что-то мне подсказывает, что людские молитвы богам не сильно отличаются от доносов.
Дэмин опустил взгляд на очередное послание, предпочтя заняться делом, а не спорить с мечником. Автор письма не указал своего имени и адреса, то ли из-за сильного волнения, то ли не желая, чтобы кто-либо их знал. Но удивительным было не это, а то, что письмо предназначалось именно Дэмину.
«Уважаемый господин Дэмин Каведа!
Я наслышан о ваших достойных уважения моральных качествах и именно поэтому адресую это письмо вам. Уверен, что именно вы, как никто другой, поймете, в какую затруднительную ситуацию я попал, и не будете судить меня поверхностно, а заглянете в самую суть. Потому-то я и вручаю в ваши руки честь моей семьи. Это письмо — моя исповедь. Совесть и воспитание не позволяют мне более хранить в тайне то, что я совершил, а совершил я ужасное: от моих рук погиб человек. Когда это письмо достигнет вас, я подарю Богу смерти еще одну жертву.
Мне очень хочется верить, что все разговоры о вашей добродетели — правда. Не потому, что я боюсь кары, — она неминуема за подобное преступление, — а потому что жажду понимания. В силу своей профессии писаря я неоднократно присутствовал на судах, видел и слышал, как судьи безжалостно выносят решения виновникам, даже не желая узнать первопричин, подтолкнувших их на столь омерзительные поступки. А ведь зло иногда зарождается из благих намерений! Но даже вершители судеб тут же отводят свои взгляды, как только преступник сознается. Им вовсе не хочется знать о причинах, им достаточно получить доказательства.
Если так не важно то, что толкает на преступления, то отчего же боги готовы прощать и давать второй шанс? Неужели законники знают больше богов? Прошу, поймите меня правильно: я вовсе не желаю осуждать нашу судебную систему. Кто я такой, чтобы оценивать то, что создавалась столетиями? Но когда я услышал о том, как вы стремитесь заглядывать в суть каждого преступления, я преисполнился надежды. Возможно, именно вы поймете меня и исполните просьбу, о которой я сообщу в конце письма. В ином же случае мне остается уповать только на справедливость богов.
Как я уже упоминал, моя профессия — записывать то, что говорят люди. При должном усердии это может приносить хороший доход, и я вкладывал все свои силы и время, чтобы накопить как можно больше денег. Причиной тому послужила одна девушка, в которую я был влюблен, и ее отец, который меня ненавидел.
Я познакомился с Мэй на заседании суда. Как же издевательски сейчас это выглядит, ведь наша с ней история тоже окончится там! Ее отец был заядлым игроком и часто проигрывал крупные суммы, а потом обращался в суд, протестуя против требований их выплатить. Так как многие игорные заведения, которые он посещал, не всегда законно проводили игры, то ему удавалось избежать выплаты долгов.
В тот день Мэй пришла вместе с ним, и я впервые ее увидел. Как же она была прекрасна! Волосы цвета чернильного камня, кожа светлее самой лучшей бумаги и глаза... Когда она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, весь мир вокруг растерял свои краски. Я словно позабыл, как писать, и то и дело совершал ошибки и ставил кляксы в важном документе. Ничто не могло собрать меня воедино, все мысли были обращены только к ней.
Поняв, что не могу ее потерять, я промучился несколько ночей. Пока, наконец, не решился совершить свой первый неправомерный поступок: я воспользовался тем, что являюсь писцом, и вызнал ее полное имя и адрес. После чего в свободное от работы время неоднократно ходил за ней по пятам, как бездомный пес. Все никак не решался подойти и рассказать о своих чувствах. Желание излить душу плотно соседствовало со страхом быть высмеянным и отвергнутым. Казалось, этим мучениям не будет конца, пока однажды сливовое вино не развязало мне язык.
Я подошел к ней на улице и на одном дыхании выложил все, что скопилось в моем сердце. Мэй так смутилась от услышанного, что чуть было не убежала прочь. Вероятно, я был похож на городского сумасшедшего или того хуже — полоумного пьяницу. Но когда наши глаза встретились, все наши страхи и сомнения исчезли. С тех пор мы стали встречаться: гуляли по рыночной площади, бесцельно слонялись по набережной или часами сидели в чайном домике. Она рассказывала о простых вещах: нарядах, подругах и покупках. Но я был так влюблен, что даже самое банальное слово, сказанное ей, превращалось в бесценный самоцвет.
Спустя несколько месяцев я вновь набрался смелости и сказал Мэй, что намерен прийти к ее родителям и просить их о браке. Она опустила глаза, румянец коснулся ее лица, и я принял это за согласие. Недолго думая, я поступил так, как обещал Мэй. Ее родители оказались не рады видеть меня на пороге своего дома. Ее семья была зажиточная и рассчитывала на жениха с хорошим статусом или богатыми подарками на свадьбу. Я же был писцом из семьи простых работяг: мой отец изготавливал кисти для письма, а мать продавала их на рынке. Услышав, кем я являюсь, родители Мэй неодобрительно покачали головами. Они поинтересовались сколько средств я нажил, я, не скрывая, назвал сумму. Отец моей возлюбленной вновь был недоволен. Он сказал, что этого слишком мало и назвал конкретную сумму, которая бы его устроила. Тогда я еще не понимал, откуда такая точность. Я так боялся, что мне откажут, что принял данное условие, как самое счастливое событие в моей жизни.
Не раздумывая, в тот же день я попросил увеличить список моих обязанностей, чтобы как можно быстрее накопить необходимую сумму. Мне предложили стать писцом у судьи, который часто бывал в разъездах по другим городам и поселениям. Работа вдали от дома оплачивалась лучше, и я тут же согласился. Распрощавшись с Мэй и заверив ее, что непременно заработаю столько денег, сколько пожелает ее отец, я не заметил, как сильно она была расстроена. Лишь сейчас я понимаю причину, о которой тогда она умолчала.
Я покинул город тем же днем даже не подозревая, что мое путешествие затянется на многие месяцы. Раз в год судье полагалось объехать все населенные пункты с инспекцией. Думаю, нет смысла рассказывать, чем я занимался все это время. Когда я вернулся в Виту, мой кошель знатно увеличился в объеме. Недостающую сумму я хотел занять у друзей и родителей и направиться к Мэй: чтобы вновь ее увидеть и сыграть самую красивую свадьбу. Тогда я чувствовал, что способен преодолеть любые препятствия. Но одно из них оказалось выше любых моих сил. Я не ожидал столкнуться с ним в своей жизни. Мне не открыли дверей дома Мэй, когда я туда постучался. Вместо этого мне вручили письмо. В нем моя возлюбленная безжалостно сообщала, что не выйдет замуж за такого, как я. Моя профессия обречет ее на бедную жизнь и низкое положение в обществе, но главное — не это. Главное, что она встретила другого человека и полюбила его. Пока я отсутствовал в городе, они сыграли свадьбу. Мэй приказала мне не искать ее, ибо ни одно мое слово не изменит ее решения и чувств к мужу.
Сказать, что я был подавлен и убит горем, — не сказать ничего. Я был похож на рыбу, которую выбросило на берег. Столько времени следуя за своей мечтой, я жил только одной целью, а теперь Мэй перечеркнула ее красными чернилами. Я впал в отчаянье и не понимал, как следует поступить и куда дальше двигаться. Зачем мне все эти заработанные деньги и какой смысл теперь стремиться заполучить более высокую должность? Так, я начал спускать свой добытый трудом заработок на выпивку и публичные дома.
Каждый вечер я видел осуждение в глазах родителей, когда уходил в квартал удовольствия. Но что они могли мне сказать? Мое сердце было разбито, а душа потеряна. Никакие слова бы этого не исправили. Казалось, что моя жизнь обречена и в скорости закончится где-то в одной из темных подворотен неблагоприятных районов города. Так бы, наверное, и случилось если бы однажды я не встретил Мэй. Честно говоря, я думал, что пропил все свои мозги, и глаза меня обманывают. Потому что не могло столь светлое создание находиться в таком ужасном месте. Но чем больше я всматривался в раскрашенное дешевыми белилами и краской лицо, тем больше понимал, что сквозь них просматриваются черты моей прекрасной Мэй. Я был так растерян и напуган увиденным, что решил завязать с выпивкой. Если это действительно была моя возлюбленная, то мне следует быть в трезвом уме, чтобы в этом убедиться.
Тогда я стал часто ходить в этот публичный дом, чтобы украдкой следить за певичкой, похожей на Мэй. Я притворялся пьяницей, скрывал лицо капюшоном и носил неприметные одежды. Я заказывал выпивку, но не притрагивался к ней, следил за игрой в кости, но не совершал ставок, делал вид, что любуюсь танцами, но следил только за ней. Ведь если это Мэй, и она меня узнает, то кто знает какой будет ее реакция? Я боялся потерять ее вновь. Чем больше я наблюдал за девушкой, тем больше видел в ней сходства: наклон головы, смиренные кивки в знак согласия, движения рук и походка. Все напоминало о наших свиданиях. И вот однажды эта певичка сидела в компании мужчин. Услышав от них грубость, она опустила глаза, и щеки ее покрылись румянцем. В тот миг я отчетливее прежнего увидел в ней Мэй. Теперь осталось лишь узнать причины того, как она сюда попала, и найти способ ее вызволить.
Первая задача оказалась очень легкой: я расспросил других девушек из публичного дома. Они рассказали, что ее отец продал Мэй в бордель, чтобы погасить долги. Сумма была большая, а ростовщик — опасный человек. Я даже не удивился, услышав знакомые цифры. Когда я пришел свататься, ее родителей беспокоила вовсе не судьба дочери в объятиях господина без статуса, а то, что у меня не было той суммы, которая смогла бы спасти их семью от ужасной участи. Как же мне захотелось плюнуть на порог их дома! Но сейчас следовало сосредоточиться на другом.
Оставшихся у меня денег хватило на то, чтобы заказать лодку и выкупить Мэй на целый вечер. Я думал, что это будет лучший вариант предстать перед ней. Когда она меня увидит и поймет, что я по-прежнему ее люблю, то обретет надежду на счастливую судьбу. Я представлял, как ее глаза наполнятся слезами радости. Как Мэй расскажет о боли и сожалении, что терзали ее, когда она писала то письмо. Как втайне она надеялась и верила, что наша любовь преодолеет все беды. Я чувствовал себя героем из легенд и сказок, даже не задумываясь насколько эти мысли полны самодовольства.
Настал вечер нашей встречи. Когда она села в лодку, я отплыл как можно дальше от берега. И только тогда скинул капюшон, сделав это торжественно, словно воин, вернувшийся с поля боя живым. Не понимая отчего Мэй не произнесла ни слова, а уставилась на меня, как на приговор, я назвал свое имя. Может быть, она не узнала меня, поэтому не бросается обнимать и благодарить богов? Но как только последний звук в слоге моего имени стих, Мэй зарыдала, и плач ее не был похож на слезы человека, чувствующего облегчение и надежду. Ее стоны и всхлипы были наполнены горем и отчаяньем. Все это больше походило на похороны чем на воссоединение любимых. Я попытался ее утешить, но Мей меня оттолкнула. Она не была счастлива видеть меня. В ней кипел гнев за то, что я осмелился на такой поступок. Ведь это, — как она объяснила, — прямое свидетельство ее бесчестия.
Видя меня, Мэй только сильнее ощутила ненависть к себе. Как, находясь в таком положении, она смеет смотреть в глаза человеку, который ее боготворил? Мне следовало, — по ее заверениям, — сделать вид, что мы незнакомы. Кем бы мы ни были раньше и о чем бы ни мечтали, все это — прошлое, и к нему невозможно вернуться. А сейчас она так опозорена и сломлена, что больше не желает жить. Ее сердце просто не вынесет воспоминаний об этой встрече.
Мэй стала умолять меня помочь ей расстаться с жизнью. Услышав такое, я пришел в ярость. Мне захотелось накричать на нее, отругать за подобные слова, но взгляд Мэй меня остановил. Она больше не плакала. Ее глаза превратились в пустой лист бумаги, на котором более не было ни одного иероглифа. Она сказала, что неоднократно уже думала о том, чтобы свести счеты с жизнью, но ей не хватает смелости. Если я откажу, то она бросится в реку, и ее смерть все равно ляжет грузом на мои плечи. Потому что если бы не наша сегодняшняя встреча, то, возможно, она бы смогла смириться со своей судьбой.
Я чувствовал холодную решимость в ее словах и понял, что и в самом деле виноват. Исправить мне уже ничего не дано: так не все ли равно сколько теперь грехов я возьму на себя? Но я не убийца! Я даже не знаю с какой стороны подойти к этому делу. Да и хватит ли у меня храбрости совершить такое со своей любимой? И так ли сильно я ее люблю, раз размышляю о подобном? Не вижу ли я в ее смерти шанс прекратить и свои мучения?
Я все никак не решался, и видя мое замешательство, Мэй сказала, что мне требуется просто свернуть ей шею. Представляете, как ужасно это прозвучало! Словно она курица, которую следуют пустить на вечерний бульон. Но Мэй была непреклонна. Она сказала, что читала о таком способе в книгах и видела подобное на сцене в театре. Много времени это не займет, а смерть будет мгновенной. Она села рядом со мной и расположила мои руки на своей голове так, как видела это в спектаклях. Я же был словно в дурмане, не понимая, что творю. Ведь это все во благо Мэй.
Это ее выбор. Разве я не должен ценить его? Если она все равно не намерена жить дальше, то, может быть, мое участие будет лучшей помощью? К тому же, разве не я отчасти виноват в том, что с ней случилось? Если бы я был более внимателен к ней тогда, то расспросил бы о всех печалях, что она скрывала. Если бы я не гнался за этими деньгами, покидая город, то смог бы уберечь ее от продажи в публичный дом. Я виноват и искупить это вину могу, лишь облегчив ее страдания. Даже воины, проиграв сражение, предпочитают сами покончить с позором, чем остаться жить в его тени.
Я зажмурился и резко повернул руки, как она мне показывала. Мэй издала короткий звук, но тело ее продолжало оставаться напряженным. Я не справился. Даже с этим я не справился! Оказалось, что лишить жизни не так-то просто. Либо я слабак, либо трус, но мои руки не могли повернуть ее шею достаточно быстро и сильно. Я совершил еще одно движение, но все тщетно. Мэй застонала от боли. Вероятно, все, что у меня получилось — это повредить мягкие ткани. Она захрипела и взмолилась, чтобы я уже наконец расправился с ней. Из ее рта посыпались бранные ругательства в мой адрес: что я никчемный, ни на что не пригодный, и она рада, что не стала мне женой, с таким мужем она бы точно пропала. А когда ей довелось познать тела других мужчин, то и вовсе не уверена, что я смог бы ее даже удовлетворить.
Вы не представляете, какие ужасные вещи она мне говорила!
Я был одновременно напуган, разъярен и полон жалости к ней.
Я схватил руками ее тонкую шею и сжал, что было сил. Ее тело забилось в лодке, как пойманная рыба, но я не мог остановиться. Я словно выжимал из нее нашу любовь, наши мечты, наши разговоры в чайном домике. Не знаю, сколько прошло времени, но когда я понял, что она больше не дышит, то с ужасом отбросил ее на другой конец суденышка. Я быстро погреб к берегу, стараясь не смотреть на нее. Выбрав самую темную пристань в Портовом районе, я выбрался на берег и, шатаясь словно пьяный, помчался в сторону дома.
Возможно, вы уже знаете об этом преступлении. Как только Мэй нашли, разговоры в городе не утихали несколько дней. Все только и говорили о том, как жестоко и хладнокровно безжалостный убийца загубил жизнь молодой девушки, что только монстр способен на такое... Так вот, теперь вы знаете, что я — тот самый монстр. А еще вы знаете, что на самом деле творилось у этого монстра на душе. Ни о каком хладнокровии, расчетливости и безжалостности речи и быть не могло. Когда я стоял у ее тела в тот день, когда ее нашли, то дрожал от ужаса. Я бесхребетный трус, который не смог найти иного выхода. А может быть, я совершил достойный жест: помог человеку смыть свой позор.
Кто будет мне судьей?
Чем больше проходило времени после моего гнусного и ужасного поступка, тем сильнее я мучился чувством стыда и вины. Кажется, мне уже никогда не стать хорошим человеком. Какое ужасное бремя Мэй водрузила на мои плечи! Как эгоистично она поступила. Разве не она сломала мне жизнь своей просьбой? Ведь будь я на ее месте, то предпочел бы никого в такое не втягивать. Но все же она девушка, как я могу винить ее за слабость духа?
Вы не представляете, как меня бросало из крайности в крайность: то я тосковал по ней, то ругал ее, то оплакивал, то проклинал. Я вновь пристрастился к выпивке, и в пьяном состоянии божился перед луной, что готов и сам расстаться с жизнью. Но как только я трезвел, то понимал, что мало чем отличаюсь от Мэй. Я просто не мог такое с собой совершить. И тогда меня посетила мысль: насколько же мучительна была жизнь Мэй, если она увидела в нашей встрече шанс сделать то, что ей самой было не по силам? Эта мысль развернула всю ситуацию в другую сторону. Я нашел того, кто заслуживает злости и презрения. Этим человеком был ее отец.
Этот никчемный родитель продолжал как ни в чем не бывало посещать игорные заведения. Я стал ходить туда же и наблюдать за ним. Чем больше я его разглядывал и видел, как тот счастлив, тем сильнее крепла моя ненависть к нему. Он продал собственную дочь за долги, но не бросил своего пристрастия. Вряд ли он вообще задумывался о том, на что обрек Мэй. И раз уж я такой пропащий человек и столь искренне страдаю о том, что случилось; раз уж я заслуживаю самых страшных мук после смерти, так почему он продолжает получать удовольствие от жизни? Если мне нечего более страшиться, ибо худшее уже свершилось, то я могу сотворить все, что пожелаю. А я желаю, чтобы этот человек ушел на тот свет, желательно, очень мучительно. А еще я желаю, чтобы его никчемная жизнь была предана забвению, и никто никогда не принес на его могилу поминальных огней.
Если вы сейчас держите это письмо, то, значит, я совершил второе убийство. Вы знаете кто стал еще одной моей жертвой. Как я уже писал, я не прошу вас о прощении, а хочу лишь человеческого понимания. А еще молю вас не вмешивать моих отца и мать в это дело. Пусть суд пройдет тихо и незаметно. Без имен и свидетелей. Как только пробьет час кролика, я сам явлюсь с повинной к вам на порог».
Дэмин прекратил читать и, не выпуская письмо из рук, подошел к окну. Открыл ставни и вслушался в звуки города: не начали ли на стенах города отбивать в гонг час кролика? А когда развернулся, то увидел ухмылку на лице Мингли.
— Ты не веришь, что чувство раскаяния способно его сюда привести? — поинтересовался Дэмин у мечника.
— Я не верю, что это раскаяние. К чему такое писать, если ты считаешь себя виноватым? Приди и положи голову на плаху или покончи со своей жизнью сам.
— Он ищет понимания и желает решить свою судьбу, как велит закон.
— Или жаждет в последний раз разделить полученное удовольствие от содеянного.
— О чем ты? — Дэмин поразился услышанному и непроизвольно сложил руки на груди, будто стараясь отгородиться от предстоящих размышлений Мингли: тот всегда норовил отыскать в людях самое скверное.
— А что, если он совершил убийство не из желания исполнить волю возлюбленной и стремления избавить ее от позора, а из мести? — мечник прищурил глаза и с вызовом посмотрел на Дэмина, будто экзаменатор, что пытался пробить брешь в знаниях ученика. — Не потому ли выслеживал эту Мэй в борделе, заказал лодку и уплыл на самый дальний берег реки? Не потому ли так ярко описал ее убийство? Да и зачем возвращаться на место преступления, если ты в ужасе от содеянного?
— Но если это не раскаяние, то что, по-твоему, его заставило прийти и сдаться властям?
— Страх, — коротко отрезал Мингли и подавил зевок, стремясь показать всем видом, что эта тайна человеческого сердца уже разгадана и оттого тосклива. — Что же еще может заставлять таких людей признаваться в преступлении?
— Я так не думаю. Ты видишь все это под странным углом. Он попал в сложную ситуацию, услышав, что для Мэй его появление стало ударом. Девушка и сама хотела прервать свою жизнь, и лучшее, что он мог для нее сделать — облегчить принятое ею решение. Уж кого и винить в умысле, так только ее. Она заставила любимого человека совершить такой жуткий шаг. Ей было совсем не важно, как он будет жить с таким грузом. А то, что он так ярко описал произошедшее, лишь подчеркивает, как он потрясен тем, к какой развязке их привела судьба.
— Ты пытаешься сказать, что змея, сожравшая яйца дрозда, сделала это не потому, что просто хотела их сожрать? Мне кажется, что он с самого начала не питал к Мэй любви, а к ее отцу — уважения. Его интересовал статус, который он мог бы получить, женившись на ней. С его-то худой родословной он выше писца никогда бы не поднялся.
Дэмин нахмурился. Точка зрения мечника всегда несла в себе стремление обнажить все низости человеческой души. Он был способен обвинить во лжи и грехе даже самого прославленного святого, найдя этому вполне логичное объяснение. Но Дэмин знал о людях не только плохое и видел, что иногда под грязью таится по-настоящему светлая душа. Поэтому он хотел было начать объяснять Мингли, что тот неправ, но в этот миг раздался звук гонга с городских стен.
И в дверь постучали.